Картина довольно прозаическая и жалкая. И в то же время в ней было нечто странное, сюрреалистическое. Все выглядело настолько четким, резко очерченным, что невольно наводило на мысль о галлюцинации. Кодзи ясно запомнилась сильно измятая простыня, выглядывавшая из-под откинутого пухового одеяла: складки на ней походили на карту дорог, нарисованную художником-абстракционистом.

В том, как Иппэй сидя торопливо натягивал халат и выбирался из постели, было что-то от персонажа комиксов. В этом состоял единственный изъян картины. Иппэй, видимо, догадался, что Кодзи именно так воспринимает его неловкие движения. И хотя ему удалось справиться с халатом и просунуть руки в рукава, его жесты были излишне суетливы.

Белые худые руки сорокалетнего мужчины боролись с непреклонным, недобрым сопротивлением подкладки халата и никак не могли выбраться на свободу из шелкового лабиринта. Наконец задача была решена. Провозись Иппэй еще какое-то время, это нарушило бы завершенность комикса, но в конечном итоге он все-таки сумел, пусть и не до конца, овладеть собой.

Две пары, замерев, смотрели друг на друга. И тем и другим казалось, что они видят перед собой чудовищ. Иппэй взял на себя роль командующего, решив, что должен первым открыть рот, и обратился к Кодзи, который по удачному стечению обстоятельств очутился рядом.

– А-а! И ты явился. Выследили, значит. Госпожа должна тебя отблагодарить.

Кодзи понял, что эти слова ужасно обидели Юко.

Но еще сильнее Кодзи задело другое: он испытывал горькое разочарование, чувствовал себя преданным. Когда в квартире появилась Юко, Иппэй не выказал бурного восторга, ничего даже отдаленно похожего.

Кодзи задумался: «Разве я не хотел дождаться от него радости? И если нет, как я смог вытерпеть полгода самоотречения и унижений?»

В самом деле, разве Кодзи не желал стать свидетелем мгновения, когда порочность человеческой природы воссияет на виду у всех? Момента, когда фальшивая драгоценность станет излучать блеск подлинного сокровища? Свидетелем этой радости, воплощения иррациональной мечты? Мгновения трансформации нелепого и абсурдного в торжественное и величественное? Кодзи любил Юко, жил этими ожиданиями и надеждой разрушить реальность ее защищенного мира. Он даже был готов смириться со счастьем Иппэя, если все это сбудется. В конце концов, хоть кому-то его старания могли принести пользу.

И вместо этого Кодзи увидел то, что уже давно набило оскомину: заурядную попытку что-то скрыть, сохранить видимость приличий. Неожиданно он стал свидетелем бесславного крушения драмы, в которую верил.

«Значит, так тому и быть. Если никто не может ничего изменить, тогда я сам…» – мелькнула у Кодзи мысль. Ему казалось, что земля уходит у него из-под ног. Но что и как можно изменить? Он чувствовал, что теряет самообладание.

– Дорогой, давай ничего не будем говорить и поедем домой, – измученным голосом еле слышно предложила Юко.

Это прозвучало так вяло и невыразительно, что Кодзи подумал с тревогой, не сошла ли она с ума.

Иппэй наконец высунул ноги из-под одеяла – волосатые, худые, белые ноги, – затем движениями, похожими на движения пловца, нашарил на полу тапочки и, запахнув халат, сел на кровати. Покончив с этим, он стал мягко уговаривать Юко, однако его слова не убеждали, а, напротив, вызывали отторжение:

– Знаешь, если ты будешь себя так вести и требовать, чтобы я отправлялся домой, все получится наоборот. Ты ведь это понимаешь, правда? Это же глупость, она тебе совсем не идет. Я приду домой, когда посчитаю нужным, а не когда ты скажешь. Поспешно завершать дела нехорошо. Так что, дорогая, возвращайся и Кодзи с собой возьми, а я приеду позже. Надеюсь, возражений нет? И потом, здесь же еще дама.

Кодзи заметил, что Матико дрожит всем телом, точно собака, которая, вернувшись с прогулки под дождем, энергично стряхивает с себя воду.