Кодзи заметил, что Матико дрожит всем телом, точно собака, которая, вернувшись с прогулки под дождем, энергично стряхивает с себя воду. При этом ее набеленное лицо оставалось бесстрастным.

Юко уронила зонтик, закрыла лицо руками и разрыдалась, напугав Кодзи. Это был горький, грубый, отчаянный плач, какого он за все их знакомство не слышал ни разу. Юко с плачем упала на колени, принялась что-то бормотать и никак не могла остановиться. Но кое-что Кодзи расслышал: она так любит мужа, а он ее обижает; она терпит, как бы тяжело ей ни было, и надеется, что сердце Иппэя вернется к ней. Потоки этого бесстыдного нытья выплескивались из лежавшего на ковре тела Юко и растекались во все стороны, точно грязная вода из разбитой вазы, которую уронили на пол. Кодзи хотелось заткнуть уши, и он мысленно прокричал: «Да умри же ты! Пусть она скорее умрет!»

Сейчас Кодзи ненавидел Юко; он потерял голову, душу переполняло отчаяние. Он запутался и не знал уже, кого надо ненавидеть. Кодзи чувствовал себя несчастным, никому не нужным, как если бы он был тонким карандашом, который поставили вертикально и забыли – хочешь стой, хочешь падай.

Три человека, скрестив руки на груди, глядели на скорчившуюся фигуру Юко. Время словно застыло. Наконец Матико встала и протянула руку, чтобы помочь, но Иппэй остановил ее взглядом. Понятно, что ее судорожный быстрый порыв был бессмысленным, как взбаламученный в воде песок, что быстро оседает на дно. «Зачем люди временами совершают такие странные телодвижения?» – подумал Кодзи. Нечто подобное делают птицы, которые, зацепившись за раскачивающуюся ветку, вдруг вытягиваются и пригибают голову.

Так или иначе, это все не имело значения. Юко до сих пор рыдала и что-то бормотала. Несмотря на все усилия вентилятора, в комнате за закрытыми шторами было ужасно жарко. Наконец Юко поднялась, смяв подол юбки, и с криком «Домой! Немедленно иди домой!» бросилась к Иппэю и вроде бы запрыгнула ему на колени.

Возможно, этот прыжок примерещился Кодзи потому, что происходящее потрясло его до глубины души, а на деле Юко лишь положила на прикрытое халатом колено Иппэя мокрую от слез тонкую руку. Однако Иппэй откинулся на кровать, отстраняясь от припавшей к нему Юко, а затем резко поднялся, отталкивая ее. Возможно, этот приступ буйства, вызванный не столько порывом Матико, сколько присутствием Кодзи, подогрела вспышка охватившего Иппэя необъяснимого тщеславия. Во время этой возни Иппэй обхватил Юко за грудь, чтобы преподать Кодзи жизненный урок, и, ожидая увидеть в его глазах далекий отблеск общественного одобрения, сильно ударил жену по щеке. Юко сразу затихла, а Матико тихо вскрикнула.

«Все-таки он ей врезал! – думал Кодзи, наблюдая. – И крепко!» Однако вместо холодного удовлетворения его захлестнуло кипучее возбуждение. Иппэй отвесил жене еще одну пощечину. Белое лицо Юко стало покорным, точно у куклы, рука мужа больше не поддерживала ее, и она рухнула на пол.

Кодзи сунул руку во внутренний карман пиджака. Он до сих пор помнил, какими естественными были его движения в тот момент. Отточенная последовательность действий без малейших эмоций, цели и мотива привела к тому, что он легко преодолел точку невозврата.

Иппэй обернулся. Кодзи подскочил к нему и в ярости ударил его гаечным ключом. Иппэй дернулся, и Кодзи понял, что ключ проломил ему голову.

Глава третья

Увидев Иппэя спустя два года, Кодзи поймал себя на том, что не сводит взгляда с его головы. Следа от удара не было видно – место, куда угодил ключ, уже заросло густыми волосами, тусклыми, несмотря на ослепительно-яркое солнце.

В голове Кодзи стремительно мелькали обрывки воспоминаний и сумбурных мыслей. Подобно тучам комаров, вдруг возникшим ниоткуда и застилавшим собой солнце, они заслоняли ему обзор.

«Тогда я больше не мог выносить безучастный, прогнивший, похожий на груду свиных кишок мир, лишенный всякой логики.