В это мгновение Кодзи понял, что ему не следовало приезжать сюда. Но жалеть об этом было поздно.

И Кодзи, и Юко четко понимали, что скрывается за их молчанием. Так же четко, как выглядит в аквариуме снующая туда-сюда стайка рыб. Юко хотела выразить сочувствие Кодзи, который столько натерпелся в тюрьме, но какие слова подобрать, чтобы они не прозвучали неискренне? Кодзи, в свою очередь, хотелось принести извинения за резкие перемены в жизни Юко, случившиеся по его вине, и в то же время понять, в каком положении он оказался. Но как все это выразить?

Ему казалось, что он страдает от непонятной, неизлечимой болезни, съедающей его изнутри. Ее симптом – время, проведенное в мерзкой и отвратительной тюрьме, – жил в душе и сейчас. Кодзи кожей ощущал эту болезнь, она приросла к нему. Для Юко недуг был невидим. И однако, она не могла не учуять запаха нездоровья.

Кодзи понимал, что ему не остается ничего другого, кроме как весело и непринужденно начать рассказывать о пережитом в тюрьме, – так больной с удовольствием описывает свою болезнь.

– В тюрьме не держат зеркал, – начал он. – Конечно, там нет необходимости в таких вещах. Но когда приближается день выхода на свободу, вдруг начинаешь думать: как ты выглядишь? Каким покажешься людям на воле? Иными словами, заключенный на пороге освобождения хочет получить не только пропуск на выход, но и вернуть свое лицо. А зеркал нет. Приходится прислонять к оконному стеклу снаружи совок для мусора, чтобы увидеть свое отражение. Если в камере на окне стоит совок, сразу ясно, что ее обитатель скоро выйдет на свободу.

На середине рассказа Юко не выдержала, сделала вид, что хочет подправить макияж, и достала из пояса кимоно пудреницу. Глянула в зеркальце и поднесла его к лицу Кодзи:

– Посмотри! Ты ничуть не изменился. Никакой тени на лице.

Кодзи нервно вздрогнул. Не столько из-за того, что Юко сунула ему зеркало чуть не под самый нос, сколько из-за ее слов. «Ты ничуть не изменился». Это пугало.

Зеркальце припорошила пудра. Кодзи сложил губы трубочкой и дунул. Не успел он разглядеть кончик своего носа, который вдруг оказался близко-близко, как в ноздри ударил запах поднявшейся в воздух пудры. Он почувствовал пьянящую резь в носу и закрыл глаза.

Перед ним вдруг развернулся мир, в который он так долго всеми силами стремился. Мир пудры. Реальность, точно соответствующая его давним фантазиям, источала подлинный аромат. В тюремной камере у него была привилегия – предаваться мечтам. Ему казалось, что на свободе он лишился этой возможности, но вдруг она, впервые после освобождения, вновь обрела смысл. Мир пудры был закутан в шелка, его тонкий аромат то появлялся, то исчезал и всегда приносил приторный послеполуденный вкус. Временами этот мир уплывал куда-то вдаль и так же внезапно возникал перед глазами. Улетучиваясь в одно мгновение, он оставлял на пальцах след, похожий на пыльцу с крыла бабочки.

– Ну как? Совсем не изменился, правда?

Юко протянула голую белую руку, всю в пятнах солнечного света, пробивавшегося сквозь листву, и выхватила у Кодзи пудреницу.

* * *

Гудение пил оборвалось. Видимо, пришло время обеденного перерыва. Стало очень тихо, лишь серебристо-зеленая муха назойливо жужжала над цветками вьюна. Скорее всего, она вылупилась из личинки, которая поселилась в протухшей рыбе, выброшенной на берег, отъелась, разжирела и теперь выделывала в воздухе невероятные пируэты. В ней редким образом сочетались сияние серебра и дух помойки, холодный металлический блеск и теплое гниение. Так и к энтомологии недолго пристраститься, подумал Кодзи, хотя в юности он даже не смотрел на насекомых.

– Извини, что ни разу тебя не навестила. Я в открытках писала почему.