А когда стала раскрывать покрывало за спиной младенца, ранее казавшееся одним большим темно-коричневым пятном, и раскрыла старую – живопись, поразилась, сколько тонов у белого, красного, синего, как умело и виртуозно умеет Сурбаран передавать складки материи.

Конечно же, это был Франсиско Сурбаран, один из самых талантливых колористов мировой живописи.

И, когда раскрыла самый сложный, черный фрагмент в верху картины и перед ней предстала удивительно прозрачная стеклянная колба – ваза, а в ней три распустившиеся белые лилии, – и прозрачность стекла, и свежесть лилий были переданы так виртуозно, что Нина заплакала.

Это было мировое открытие!

Почти месяц у Нины ушел на лечение картины, – залечивание механических травм, – ссадин, порезов, ранок с обнажившимся левкасом, а иногда и деревянной основой.

В процессе работы реставратора есть такой момент, когда подготовленная на воде и желтке краска закрепляется затем лаком, протирается луком, а по образовавшейся поверхности работа ведется дальше. Старый, испытанный прием, который дает наилучший результат. Самое трудное при этом, подготовить поверхность, сохранить в ней все кракелюры подлинника, придерживаясь их прихотливо – изысканного, но все же закономерного рисунка.

Работа эта чрезвычайно кропотливая. И главное – ускорить её никак нельзя.

Уже и Гошу подлечили в местном католическом госпитале, – и спина стала меньше болеть, и ноги лучше гнуться. Он не стал ходить, но мышцы растянули просто удивительно, он стал лучше спать, ему стало значительно легче работать кистью, – не так затекали плечо и локоть…

А она все работала.

Уже и Митя продлевал свой отпуск, телеграммой, получил разрешение, научился отлично сказать на лошади, и они совершали длинные прогулки в окрестностях даже с Гошей, для которого сделали специальное седло с высокой спинкой.

Уже и Локк стал проявлять нетерпение. Он не то чтобы жалел денег на продление «командировки» семьи москвичей. Но он не хотел смотреть незаконченную работу. И в то же время сгорал от нетерпения взглянуть на результат!

Нина сутками не выходила из мастерской.

У неё затекала спина, шея, болели глаза, как каторжник, не способный разогнуть ладонь после дня махания киркой или лопатой на руднике, она не могла вечерами разогнуть большой и указательный палец правой руки, державшие тончайшую колонковую кисточку.

Особенно уставали глаза. Надо было одновременно при сложно поставленном освещении следить и за фактурой, и за колоритом, за рисунком и формой, причем форма в процессе реставрации организуется не монолитом, не сплошной заливкой, что значительно облегчило бы труд, а создается из крохотных, мозаично накладываемых чешуек краски, а эти последние, поскольку уже были сделаны предварительные фотографии, должны были расположиться не случайно, а именно так, как это уже было документально зафиксировано, ибо кракелюры – по сути, трещинки в красочном слое, идущие через весь слой картины, ни при каких размывках они не уходят. Не должны уходить!

Когда работа была закончена, Нина перевернула картину и тщательно изучила все надписи на оборотной стороне.

Здесь была вся её история. По печатям, подписям, значкам, понятные лишь художникам-реставраторам, музейщикам, искусствоведам, она восстановила историю приключений этой работы Сурбарана.

Уже заканчивая атрибуцию картины, она обратила внимание на то, что не куривший Митя постоянно крутит в руках зажигалку, все время поворачивает её то к одной стене, то к другой. И время от времени из зажигалки раздается тончайший писк. Такой тихий, что ни Гоша, ехавший впереди, вслед за служителем, ни тем более служитель, несший картину, звука этого явно не слышали.