– Какая сволочь может так барабанить ей в стену?

Она обвела слипшимися от хронического коньюктивита глазами потолок, покрашенный незамысловатой серой краской, стены, плотно завешанные коврами, дверь с зарешеченной «амбразурой».

– Господи ты боже мой, Аллах всемогущий, Иисусе Христе? – прошепелявила Марфа беззубым ртом. Зубы мокли в серебряном стаканчике у неё в изголовьи.

– Я ж в камере… Ох-хо-х, грехи наши тяжкие.

Она с трудом переместила свое гигантское тело, упруго оттолкнувшись могучей ягодицей от стены, и повернулась на бок. Стоило это огромных усилий, аж вспотела. Увы, ничего более интересного, чем гигантская, сделанная на заказ параша и такое же огромное биде напротив «шконки», на которой до вселения в камеру спало 24 заключенных женщины, она не увидела.

Когда её арестовали (все чин чинарем, санкция прокурора) и привезли в новую женскую тюрьму улучшенной планировки, она ещё удивилась, насколько эта новая тюрьма «культурнее» и Бутырок, и Владимирского централа, и Ярославской пересыльной. Потолок, пол – все чисто покрашено, ни сырости, ни духоты. Но, тут уж администрация через себя не перепрыгнет, – в камере до 30 бабенок. И сразу возникла проблема, – если Марфе спать стоя, то другим бабам даже к параше не подойти, да и не выдержит она стоя, начнет падать – задавит насмерть. Пришлось стоя спать 16 бабенкам, а Марфу положили в притык к спящим 8 наиболее матерым зечкам. Так она ночью каким – то чудом повернулась на бок и насмерть задавила смотрящую по камере. Пришлось принимать меры. Причем что характерно: Марфа сразу предлагала, чтобы ей выделили отдельную камеру – за её счет. Не захотели, потрохи сучьи, идти на привилегии, – вот им первый «шнур», – за убитых администрации отвечать приходится. Опять же поход Марфы на общую камерную парашу плохо кончался. Ну, не будем вдаваться в физиологические подробности. Но жить с ней в камере неизвестно какое время (у некоторых по два года уходит на СИЗО, пока суд да дело, тут с такой тушей точно загнешься), казалось невыносимо. Узницы грозили бунтом. Марфа предлагала любые деньги на дальнейшее обустройство этого места лишения свободы.

И вот результат. Бабенок уплотнили в других камерах. А Марфа с тех пор – одна. Кинула на лапу всем, от младшего контролера до зам по режиму в результате коврами завесили стены, установили сделанные по спецзаказу парашу я биде, и еду ей доставляю в камеру – из дома, где готовит её личная повариха.

Пришлось дать и зечкам: без них Марфе было бы трудно осуществить свой утренний туалет. Ну, а у зечек были еда, чифирь, табак, марафет, шмотки, и вообще, все, что захотят, так что ещё очередь в соседних камерах выстраивалась (шутка; ходили по очереди, но вне зависимости от желания; заработанное «на Марфе» делилось на всех), чтобы Марфу «на стульчак» сводить.

К 7.30 все самое тяжелое было позади. Марфа полулежала, полусидела на специально сделанной для неё «шконке», застланной турецкими коврами, облокотясь на ковровые подушки, и ела рахат-лукум и шоколадные конфеты, – свои любимые – вишенки в шоколаде. Время завтрака ещё не наступило. Его подвезут из дома часам к 8.

На допросы её пока не вызывали. «Маляв» – записок с воли, не было. Говорят, полковник Патрикеев, хотя они ему и не подчинялись, собрал всех вертухаев во главе с начальником тюрьмы, и сказал:

– Можете кормиться с руки, сколько влезет, и сколько совесть и гордость позволят; разрешаю, если разрешит начальник тюрьмы, давать ей все, что попросит. И если после суда, когда она либо по этапу пройдет, либо по амнистии освободится, у вас у всех появятся личные «Жигули», – не стану требовать служебного расследования.