Шлюха цокает языком.

— Ну, о’кей. Мое-то какое дело? — Пожимает плечами. — Удачи тебе. — Делает несколько шагов по направлению к своим товаркам и оборачивается. — Если тоже надумаешь…ну, я насчет того, чтобы обкатать твоего жеребца в первый раз, приходи, сделаем в лучшем виде.

— О, спасибо… — Теряюсь я, еще раз оглядывая ее с ног до головы.

Она подмигивает.

— Всего за пол-цены, Джимми, ведь ты такой хороший и сладкий мальчик. Мне даже будет приятно сделать это для тебя.

Отворачивается и выходит под свет вывески. А я толкаю дверь в бар и окунаюсь в запах пота, мочи и чьей-то кислой отрыжки. В баре темно, как в уличном сортире. Свет идет только от барных полок и единственной лампы над потертым бильярдным столом. Посетителей не так много: трое доходяг отхлебывают пиво за столиками, двое трутся возле музыкального автомата, еще один спит, наклонившись на стену.

— Привет, Джимми, — прорывается сквозь музыку голос хозяина заведения.

У меня во рту пересыхает, потому что я боковым зрением уже вижу мою мать, развалившуюся в глубине зала на скамейке. Похоже, она в отключке. Пытаюсь взять себя в руки и дышать глубоко, но грудная клетка сжимается с такой силой, что не получается даже вдохнуть.

— Давно она в таком виде? — Спрашиваю у него.

Эдди наваливается на стойку и смеряет меня полным сочувствия взглядом:

— Пару часов, сынок.

— Я заберу ее.

— Джо просил ее не трогать. — Он выпрямляется и нервно поправляет закатанные до локтей рукава клетчатой рубашки.

— Мне плевать, что он просил. — Сжимаю зубы.

— Не получилось бы как в прошлый раз, Джимми.

— Не получится. Сколько она должна тебе, Эдди?

Он усмехается и качает головой.

— Нисколько, пацан. Это не твоя головная боль, в любом случае. — Хозяин заведения стучит пальцами по стойке. — Самому-то есть, что пожрать?

В этот момент у меня начинает громко урчать в пустом желудке, но в таком шуме никто бы этого и не услышал.

— Все нормально, Эдди.

— Не похоже. — Бросает взгляд на мою грязную футболку, затем на рваные кеды. — Ты ж тощий, как клюка моей бабки.

— Скажешь ему, что она сама ушла, ладно?

Неохотно кивает.

— Разумеется.

И я иду к лавке, на которой воронкой кверху, прислонившись к облезлой стене, дрыхнет моя мать.

— Мам… — Зову, присаживаясь на корточки, и тормошу ее.

Она выглядит настоящей старухой. Поседевшие волосы свалялись, по лицу протянулись сухие морщины, губы обветрились и сильно потрескались. Еще и бледная, как труп.

— Мам… — мне становится страшно.

Сердце сжимается и испуганно жмется к ребрам.

— Мам! — Трясу за плечи, глажу по щекам.

Наконец, ее веки шевелятся. Она щурится, будто от солнечного света. Открывает рот и беззубо улыбается:

— Джеймс…

Меня трясет. Оглядываюсь по сторонам. Если она не в состоянии идти сама, то мне придется туго. Пожалуй, утащить ее на себе будет не по силам.

— Мам, — кладу голову ей на грудь.

От нее пахнет бухлом, потом и травкой. Мне хочется реветь от отчаяния. Почему? За что мне это все? Я еще помню ее цветущей молодой женщиной. До того, как отец ушел. Да, мы жили бедно, но мы жили. А теперь… что это? Разве жизнь? Это настоящий ад. Она и прежде часто меняла приятелей, чтобы свести концы с концами, забыться или не чувствовать себя одинокой, но теперь… Она же скатилась совсем.