А главное — почему Джо? Почему этот мерзкий ублюдок?

— Мой Джеймс, — она проводит рукой по моим волосам, смотрит так нежно, с такой любовью, что у меня щемит в груди от боли, — я так соскучилась, сынок…

Ее пальцы мечутся по моему лицу суетливо и хаотично. В покрасневших глазах — смесь безумия, смятения и кайфа, поэтому я качаю головой, пытаясь сдержать слезы и рвущиеся наружу ругательства.

— Пойдем отсюда. — Прошу тихо.

В ее взгляде остатками сознания вспыхивает беспокойство.

— Нет. — Мотает головой, оглядываясь. — Я не могу.

— Можешь, пошли.

— Нет, сынок. — Упирается ладонями в мою грудь.

— Идем. — Прижимаю ее к себе.

— Но Джо…

— Плевать на Джо!

— Не говори так, — отстраняется она. — Он очень щедрый, он любит меня!

— Он бьет тебя! — Вцепляюсь пальцами в ее запястье.

Она уставляется на мои руки. Хлопает глазами непонимающе, и мне приходится разжать захват.

— Прости. Прости, сынок… — С ней вдруг приключается какая-то резкая перемена. Веки наполняются слезами, подбородок дрожит.

— Все хорошо, мам. — Морщусь я. Сглатываю свои обиды и переживания. Пытаюсь отдышаться. — Только пойдем отсюда, ладно?

Боязливо оглядываюсь по сторонам.

— Любимый мой мальчик, — шмыгает носом мама.

Гладит меня по лицу и волосам. Ее трясет. Она рыдает, затем улыбается. Утирает рукавом пузырящуюся под носом зеленую соплю.

— Мой Джеймс, моя радость, моя гордость.

— Прошу тебя, мама, пошли.

— Нельзя… — переходит на шепот она. — Джо сказал, чтобы я ждала его здесь. Надо остаться, иначе, он разозлится, и тебе тоже попадет…

— Господи… — Я оседаю на пол и громко вдыхаю, чтобы не разрыдаться вслед за ней.

Мне словно раскаленную магму пустили по венам, я горю изнутри, меня душат злость, обида, разочарование. Закрываю ладонями лицо, давлю пальцами на веки и бессильно рычу.

Нужно взять себя в руки. Успокоиться и действовать. Ну, же! Ты же мужчина, давай! Ну!

— Так. — Вскакиваю на ноги. — Пошли, я сказал.

— Нет, Джимми…

— Пошли! — Подхватываю ее подмышки. — Больше никаких Джо, понятно?

— Но…

— Мы с тобой и вдвоем справимся, ясно? Больше никакой дряни, никаких баров и попоек с твоим дружком. Это я тебе говорю, твой сын!

Она плачет и упирается. Я вижу, как Эдди отворачивается, но остальные смотрят прямо на нас, а, значит, дело худо. Тихо улизнуть уже не получилось.

— Сынок. — У матери подгибаются колени. — Лучше уйди. Прошу.

Взваливаю ее на свое плечо и сжимаю челюсти.

— Мы уйдем отсюда только вместе.

Мать рыдает, отбрыкивается, но я держу ее из последних сил. Будь, что будет. Я не могу оставить ее здесь подыхать. О ней нужно заботиться, мыть, кормить, оплачивать счета, наконец. Пусть этот урод убьет меня, но в обиду мать больше не дам.

Ногой открываю дверь, и мы вываливаемся на улицу. Шелли, садящаяся в машину к клиенту, качает головой, затем отводит глаза. Я расталкиваю шлюх и пробиваю нам дорогу к тропинке, ведущей через кусты к трейлерному парку.

— Все будет плохо… будет очень плохо… — всхлипывает мать, опираясь на меня.

Еле передвигает ногами.

— Все будет хорошо.

Она начинает смеяться.