Когда мы медленно проходили по туннелю, нас обгоняло много людей. Иосиф взял меня на руки, кто-то подхватил Маленькую Саломею. Остальных детей тоже несли мужчины. Клеопа хотел поднять Маленького Симеона, своего самого младшего сына, который плакал от усталости и просился на руки, однако опять закашлялся, поэтому Симеона взяла на руки моя мама.

Это был хороший знак. Она держала на руках ребенка, значит, с ней все в порядке.

В темноте туннеля было довольно плохо видно, но теперь это не имело значения. Маленькая Саломея все плакала и не успокаивалась, как бы ни утешала ее тетя Мария. Я не мог дотянуться до нее — она оказалась далеко позади меня.

— Песаха не будет! — повторил Клеопа, когда приступ кашля закончился и он снова смог говорить. — Значит, этот царь, который не стал дожидаться, пока Цезарь подтвердит его право на трон, взял да отменил Песах! Этот царь, руки которого теперь по локоть в крови, как и у его отца…

— Ни слова больше, — прервал его Алфей. — Если они услышат тебя, то все мы окажемся в беде.

— Конечно. Ведь им ничего не стоит убить десятки невинных людей, как мы сами только что видели, — не унимался Клеопа.

Иосиф произнес тем же тоном, которым иногда говорил в Александрии:

— Пока мы не покинем Иерусалим, ты не произнесешь об этом ни слова!

Клеопа ничего не ответил. Но больше ничего не говорил. Никто ничего не говорил.

Мы вышли на свет и вновь увидели множество солдат, которые презрительно отдавали людям приказы.

На улицах тоже лежали убитые. Сначала могло показаться, что они просто спят. Наши женщины при виде мертвых принялись плакать и причитать. Нам приходилось обходить или переступать через тела. Родственники погибших оплакивали их, стоя на коленях, кое-кто молил о помощи, и мужчины начали раздавать монеты тем, кто попадался у нас на пути. Но некоторые люди были так потрясены горем, что не могли думать о деньгах.

Плакали даже те, кто торопился уйти подальше от храма. Наши женщины заливались слезами, и тетя Мария рыдала громче всех, потому что для нее это было первое паломничество, она мечтала о нем все время, что прожила в Египте, и вот что случилось, когда она попала сюда!

В синагоге, где уже собрались почти все наши родственники, царил страх. Иосиф собрал нас во дворе, пока женщины торопливо поднялись на крышу за вещами. Сам он вместе с Алфеем отправился раздобыть ослов. Иаков сказал нам, детям, стоять смирно и тихо и присматривать за малышами. Я держал за руку Маленькую Саломею и Маленького Симеона. Клеопа прислонился к стене и, улыбаясь, бормотал что-то еле слышное.

Плач по убиенным заглушал все другие звуки. Я никак не мог забыть об убитом человеке, который погиб совсем рядом с нами. Похоронит ли его кто-нибудь? А если нет, то что с ним будет?

Я не смотрел в лицо того солдата, который убил его. Я не смотрел в лицо ни одному солдату. Все, что я видел, это высокие сапоги, доспехи, темные и начищенные, и их копья. Смогу ли я когда-нибудь забыть их копья?

— Уходите из Иерусалима! — Даже сейчас кто-то из них кричал на иврите во дворе синагоги. — Уходите из Иерусалима, возвращайтесь домой! Песаха не будет.

Тот мертвый человек, должно быть, знал, когда бросал камень, спрятанный под одеждой, что солдат убьет его. Он ведь специально пронес в храм камни и заранее собирался бросать их.

Но при этом он выглядел совсем как мы. Та же простая накидка, туника, те же темные волнистые волосы, борода, как у Иосифа и моих дядей. Еврей, как и мы, хотя кричал он по-гречески. Почему же он поступил так? Почему он бросился на солдата, зная, что тот вооружен?

Я вновь увидел, как копье пронзило того человека и то, как он потом смотрел на меня. Эта картина проносилась в моей голове снова и снова. Я видел мертвых во дворе храма и разбежавшихся овец.