Одно время Энглтон возглавлял разведку в управлении; продвигаясь по службе, он стал легендой, а закончил свои дни душевнобольным, параноиком. Этим странным человеком, не имевшим ни личной жизни, ни чувства юмора, овладело убеждение, что в Лэнгли пробрался «крот» из КГБ под кодовым именем Саша. В фанатичных поисках этого несуществующего предателя он калечил карьеру офицерам, одному за другим, пока наконец не поставил на колени оперативное управление. Те, кто его пережил и занял к 1985 году высокие посты, приходили в ужас от мысли, что надо делать то, что необходимо делать, – тщательно искать настоящего «крота».

Что касается первой загадки, то ответ может быть найден в двух словах: Кен Малгрю.

За двадцать лет работы в ЦРУ, до того как он стал предателем, Эймс трижды получал назначения за пределы Лэнгли. В Турции шеф отделения считал его пустым местом, ветеран Дьюи Кларидж не выносил и презирал его с самого начала.

В Нью‑Йорке же подвернулся счастливый случай, принёсший ему славу. Хотя заместитель Генерального секретаря Организации Объединённых Наций Аркадий Шевченко работал на ЦРУ ещё до приезда Эймса и его окончательный переход на сторону США в апреле 1978 года был организован другим офицером, Эймс курировал Шевченко перед этим. Уже к тому времени Эймс становился запойным пьяницей.

Его третье назначение, в Мексику, потерпело фиаско. Он постоянно был пьян, оскорблял коллег и иностранцев, падал на улице и его доставляла домой мексиканская полиция, всячески нарушал существующий порядок работы и никого не завербовал.

Доклады о работе Эймса на этих заграничных постах были ужасны. В одном из анализов большого спектра деятельности ЦРУ он занимал 198‑е место в списке из 200 человек.

В нормальных условиях такая карьера никогда бы не привела к высокому посту. В начале восьмидесятых все старшие чины иерархии – Кэри Джордан, Дьюи Кларидж, Милтон Беарден, Гас Хатауэй и Пол Редмонд – считали его бесполезным. Но только не Кен Малгрю, ставший его другом и покровителем.

Именно он подчистил рабочие и аналитические доклады, подровнял дорожку и обеспечил своему протеже продвижение. В качестве начальника Эймса он не посчитался с возражениями и, возглавляя отдел служебных назначений, всунул Эймса в группу контрразведки.

Они были собутыльниками, запойными пьяницами. Подчас, приканчивая очередную бутылку, они начинали испытывать жалость к себе, а причину своих неудач оба видели в том, что управление всегда поступало с ними страшно несправедливо. Этот вывод, сделанный в пьяном угаре, стоил ЦРУ множества потерь.

* * *

Леонид Зайцев, Заяц, умирал, но не чувствовал этого. Он испытывал страшную боль. Её он чувствовал.

Полковник Гришин верил в боль. Он верил в боль как в средство убеждения, в боль как пример для свидетеля и в боль как наказание. Зайцев согрешил, и полковник приказал, чтобы он полностью осознал значение боли, перед тем как умрёт.

Допрос длился целый день, и необходимость применить силу не возникала, потому что он рассказал всё, о чём его спрашивали. Большую часть времени Гришин оставался с ним наедине, не желая, чтобы охранники узнали, что именно было украдено.

Полковник попросил его – очень мягко – начать сначала, что он и сделал. Его заставляли повторять свой рассказ снова и снова, пока Гришин не убедился, что не пропущено ни одной детали. Да и рассказывать было почти нечего.

Только когда Зайцев объяснил, почему он это сделал, лицо полковника выразило недоверие.

– Пиво? Англичане дали тебе пиво?

К полудню Гришин убедился, что узнал все. Есть шанс, размышлял он, что, столкнувшись с этим пугалом, молодая англичанка выбросит папку, но он не мог быть в этом уверен. Он отправил машину с четырьмя верными людьми к посольству ждать маленький красный автомобиль, затем следовать за ним до места, где живёт хозяйка, а затем доложить.