|
Трамп – это бродяга. Сегодня в Южную Америку, а в море связались по рации, выгодней груз предложили, ну тогда радиограмму судовладельцу, там выписывается коносамент – документ такой, вроде закладной на груз, обязательство такое и все: идем вместо Америки в Африку, Так и в тот раз было. Я было старпому жаловаться на изменение курса, а тот говорит: «Не можем мы из‑за вас одного менять курс и терять деньги, доллары, понимаете?» Я, конечно, связался с Момбасой, дал телеграмму в консульство и во Владивосток. Мне и отвечают: не волнуйтесь, набирайтесь опыта в плавании на иностранном судне, желаем всего доброго. Одним словом, семь тебе, Вася, футов под килем и вкалывай.
Взяли мы груз в Порт‑Элизабет, идем с ним в Австралию. Из Сиднея – на Филиппины… И не дошли… Сам Го‑Шень пожаловал к нам… Слыхали про такого, черта морского? Не слыхали? Ваше счастье. Кто виноват был во всем этом деле, сказать не могу. Капитан оставил за себя старпома, а сам на катере отправился с судовыми документами в порт. Стояли мы тогда в виду одного из островков Соломонова архипелага. Как обычно в тех местах, окружили нас лодчонки с местными жителями. То одно предлагают, то другое. Мейт, старпом по‑нашему, приказал никого не пускать на борт, а так, на веревках: мы им – деньги, а они нам фрукты разные, ракушки, ну, в общем, что положено. И как тут мы прозевали? Видно, все с одного борта столпились, нам там обезьянку предлагали, детеныша орангутанга. Да, забавная у нас вышла обезьянка, когда на нас набросилось человек тридцать, А мастера какие?! Только с места двинешься, и уже лежишь на палубе, а через секунду – во рту тряпка, руки с ногами стянуты, не человек, а куль, бублик какой‑то. И полный вперед. Побросали нас в трюм и шуруют вовсю. Слышим: дрели электрические жужжат. Иллюминаторы и те отвинчивают. Потом спустился к нам сам Го‑Шень. Интересный такой дядечка. Высокий, лицо как из кости темной вырезано, глаза быстрые, сам гибкий, хотя и немолодой. А в руках его – корабельный лист, где мы все по должностям расписаны. – Почему один лишний? – спрашивает у мейта. Тому кляп изо рта вытащили и к стенке трюма прислонили. – У нас пассажир, – отвечает старпом и на меня глазами указывает.Моряк русский, радист. Го‑Шень на меня посмотрел, подбородком повел, будто воротник ему резал, и меня тотчас развязали и поставили перед ним. – Тебя звать как? – спрашивает по‑русски почти без акцента. – Иван‑Степан? – Василий, – отвечаю, а сам чувствую – ноги не держат. – Хочешь со мной погулять, Василий? Наше дело лихое: сегодня здесь, а завтра там; – А они как же? – спрашиваю и глазами на связанную команду показал. – На что они мне, – отвечает Го‑Шень. – Кингстоны откроем, и майна помалу, пошли ‑на дно крабов кормить. Я тебе жизнь подарю в память моей матушки, из России она… И поболтать будет с кем, я ведь с детских лет по‑русски говорю, а забывать стал. – Помилуй, – говорю, – пожалей моряков, капитан. Тогда и поговорим. – Э, нет. Кто меня видел, тот должен умереть. Правило такое, сам понимаешь. Я ведь еще и по земле походить хочу. Да и на что они тебе, британцы эти? Высокомерные людишки. – Это простые ребята, не могу… И больше не помню ничего. Даже не помню, как Го‑Шень пистолет достал, просто выпало из памяти. И полоснул он меня прямо в это место. Василий дотронулся до своего «шарика» на лбу. Очнулся я. когда вода к голове подобралась. Люк открыт был и солнце прямо над ним стояло, но только виделось мне все как в сумерках. Оглянулся кругом, а вся команда повязанная будто в судорогах бьется, а глаза, глаза какие… У одного меня только руки не связаны, да с такой дыркой в голове многого не сделаешь. |
