2

Бубенцов протискивался меж животов, локтей, спин, извинялся, поглядывал по сторонам. Мелькнул в толпе, кажется, Шлягер. Да и как ему не быть здесь, большому любителю поглазеть на чужую смерть? И точно, вильнув своим длинным телом раз и два, Шлягер пролез сквозь гущу народа, оказался рядом со вдовой.

Принято считать, что окончательный итог жизни подводит смерть. Принято также считать, что из всех разновидностей смертей наилучшей является — внезапная. Желательно, чтобы во сне, чтобы не мучился. То, что Джива не мучился, Бубенцов узнал, подобравшись поближе, притаившись за спиной Шлягера.

— Колбаски сырокопчёной попросил, — тихо говорила вдова. — Среди ночи. Пока на кухню ходила, вернулась — а он уже. Кухня-то далековато, минут двадцать ходу туда и обратно.

— Кончил земное поприще? Сочувствую. Прими мои надгробные рыдания.

Быстрыми глазами Шлягер обшарил гроб, оценил богатое убранство.

— Эх, Роза, Роза, — укоризненно зашептал он. — Двадцать девять тысяч! «Найт»... Чистая кожа! Зачем? Смысл?

Шлягер вытащил платок, глухо порычал в него, сморкаясь.

— А куда их? — пожала плечами вдова. — Не снимать же теперь.

— Если неприметно сдёрнуть, а? При последнем целовании. Когда крышкой накрывать будут. Мой размер, вот что обидно! А впрочем... — Адольф махнул рукой. — Так и не поел колбаски-то?

— Даже не надкусил, — вздохнула вдова, поднесла батистовый платочек к сухим глазам.

— Не надкусил... — Шлягер с печальным выражением лица покачал головой, помолчал, а затем продолжил: — Вот-вот. Это и обидно. А туда уж не передашь. Там уж не вкусишь. Колбаски-то. Никак. Отъел, как говорится, своё.

Спрятал платок в карман, снова оглядел гроб.

— Шею, пожалуй, прикрыть. Грим гримом, а всё-таки странгуляционная полоска выдаётся. — Шлягер выступил вперёд, склонился над гробом, поправил узел пышной косынки, повязанной на шее покойного, снова отступил ко вдове.

— А и чёрт с ними, с кроссовками! Тебе идёт, Роза. В чёрных-то шелках. — Шлягер погладил вдовицу по широкому заду. — Отпевание было?

— Да? Ты серьёзно? Считаешь, идёт? — Роза переступила с ноги на ногу, сбрасывая ладонь Шлягера со своего крупа. — Наверно, было. Пели что-то, дымом кадили.

— Что конкретно-то пели?

— Ах, Адольф, не знаю. Всё ж по-старинному: «Яки паки...»

— Не кощунствуй. «Упоко-ой, Го-осподи, душу усо-о-пшего раба твоего...» — скороговоркою тихо пропел Шлягер. — Это пели? Любимая моя мелодия.

— Да, кажется, был похожий напев.

— «У-у-покой, Го-о-осподи-и...» — затянул Шлягер погромче, и близстоящие стали озираться на него.

Вдова одёрнула за рукав.

— Один певец всё на меня поглядывал. — Роза усмехнулась. — Вот тебе и монахи.

— Не обязательно монах. Певчих откуда угодно берут. Главное, задушевность.

— Интересный такой мужчинка. Высокий.

— Не успела туфлей износить. Эх, ты. Сорокоуст заказала?

— Не верил он. Зачем ему молитва?

— Не скажи. Церковная молитва из ада вытащить может. Бывали случаи.

— Ну, его вряд ли вытащишь.

— Похоже на то. Личность масштабная. Была... — Шлягер вздохнул, помахал рукою перед лицом, как будто крестясь.