3

Есть выражение «проснуться знаменитым». Применимо ко многим людям. Но только по отношению к редчайшим, избранным единицам можно сказать «проснулся царём». Бубенцов проснулся рано утром. Углы просторного помещения ещё заполнял сумрак. Но сквозь побелку на дверных стёклах было видно, что в коридоре горит дежурный свет. Оттуда доносились звуки возни, пыхтение, перетаптыванье, слышались сдержанные отрывистые восклицания. Именно от этих звуков Ерошка проснулся. Возня внезапно стала ожесточённей, яростней. На белом квадрате стекла чётко, как на экране, отпечатывались две чёрные тени. Тени как будто общались, сблизив носы, шевеля руками.

Одна тень косая, кадыкастая, долгоносая. Другая, густая, плотная, с тяжёлыми надбровьями, в профиль напоминала обезьяну или неандертальца. Профили делались резче, темнее, когда вплотную приближались к стеклу. А затем вдруг увеличивались в размерах, расплывались, размывались по краям. Как будто кто-то прорывался с усилием, а кто-то едва сдерживал, отпихивал.

— Почиваютс-с, — свистящим, сдавленным шёпотом говорил долгоносый. — Вчера изволили несколько... На радостях-то... Перебрал. Девять драк затеял, шутка ли? Еле увязали! Ды-ы куды-ы ж ты прёшься!

— Ну какая же коронация без драки? — возражал неандерталец с хриплым, басовитым напором. — Полагается.

— Так девять же! — упирался Шлягер.

— Я ж то и говорю, — напирал басок. — Я ж то и говорю.

— Ды-ы куды-ы ж ты-ы!..

Одна тень схватила другую за воротник, принялась терзать её, ломать, валтузить, влачить прочь от дверей. Обе тени стали увеличиваться, увеличиваться по мере удаления, теряя чёткость, густоту, пока не растворились совсем.

Ерошка спустил ноги на пол, всунул бледные ступни в шлёпанцы.

— Адольф! — позвал громко, строго. — Где тебя черти носят? Подь сюды, дрянь такая! — И тотчас поморщился, отметив в себе новую, повелительно-капризную интонацию.

Из глубины коридора послышался торопливый, дробный перестук шагов. Перед самой дверью всё стихло. По-видимому, Шлягер выдерживал некоторую благочестивую паузу, охорашивался. Плоская тень на стекле приложила палец к губам, склонилась, прислушалась. Затем дверь скрипнула, Адольф наконец явился весь, в полном объёме, щёлкнул выключателем. Зажужжала под потолком лампа дневного света, несколько раз вспыхнула, погасла, снова вспыхнула и стала светить, треща и помаргивая. Лицо Шлягера было пасмурно. Одет он был по-рабочему, в белый служебный халат. Прошёлся туда-сюда мимо бубенцовской кушетки, хромая, покашливая в кулак.

— Не особо-то здесь, — проворчал негромко, как бы в сторону. — Командует...

Расстегнутые пуговицы на халате Шлягера подчёркивали независимый его нрав.

— Кто там ко мне рвался? — спросил Бубенцов.

— Тэ-э, — махнул рукою Шлягер. — Лезут. Посланники. От полтавского олигархата. Принёс дары. Три миллиона с мелочью.

— Да ну? — не поверил Бубенцов. — Мне в дар три миллиона? Не откажусь!

— Откажетесь, — строго сказал Шлягер. — Я выгнал в шею. Презренные холопы! Дрянные, подлые, мелкие людишки. Пся крэв! Пользуются раздробленностью Руси! Геть, жадные падлы! Всю Украину в зубах принесут! Живую или мёртвую.

— «Живую или мёртвую»? Сильно сказано! Но всё это пустые слова.

— Слова пустыми не бывают, — строго опроверг Адольф Шлягер.

— Никогда бы не поверил, что происходящее реально, — качая головой, произнёс Бубенцов слабым голосом. — Но весь последний год чудеса так и сыпятся на мою голову. Неужели и это правда? Про посланников-то?

— Правда, — сказал Шлягер. — Привыкайте. Входите в роль постепенно. Предельно осторожно обращайтесь со словом.