|
Самое лёгкое движение мысли, самое пустое слово обретало неожиданную мощь, взрывалось новыми смыслами, которые прежде безопасно лежали на глубине. В том, что происходило, не было ничего свышеестественного. Известно, что в слове спрессованы гигантские энергии. Реликтовый свет мерцает в глубине глагола. Обыкновенно свет этот не виден, да он и не нужен в заурядном, поверхностном общении. Так лампочка в сорок ватт освещает кухню, питаясь электрической энергией. И никто не догадается связать эту энергию, слабый этот свет — с ревущей плотиной, с рокотом и воем гигантских турбин, от которых сотрясается земля.
2 Вечером сидели со Шлягером в обширной пустой столовой. Стол накрыт был на два куверта. Почему-то не шёл из головы тот дом из красного кирпича, уничтоженный неосторожным царским словом. Ерошка вздохнул, поправил на груди салфетку, запятнанную потёком манной каши. — Тяжела ты, шапка Мономаха! — Бубенцов произнёс это с сердечным сокрушением. — Зане! — со смехом отвечал ему Адольф фон Шлягер, подмигнул ободряюще, ёрзая на стуле с другой стороны обеденного стола. На шее Адольфа тоже висела салфетка, покрывая грудь, наподобие детского слюнявчика. Концы её, как заячьи уши, выглядывали из-за головы. Адольф, растопырив локти, клонился над трапезой. Лысина сияла сквозь редкие пряди волос. Шлягер шумно хлебал, сёрбал, пыхтел, чавкал, сопел, крякал, шмыгал. Ложка так и мелькала в быстрых пальцах. Весь облик его лучился довольством, испарина выступила на лбу от усердного поглощения пищи. Бубенцов склонился к тарелке. Улыбка тотчас слетела с лица Шлягера, брови сдвинулись. — Хребет! — взвизгнул строго. — Спинку держим! Недожёванный кусок выпрыгнул из его возмущённого рта. Шлягер с недавних пор вёл занятия по дворцовому этикету. Но, к сожалению, имел крайне расплывчатое понятие о предмете. Нахватал верхов из бульварных романов, исторических кинолент, кое-что подсмотрел из эротического фильма про Екатерину. Что-то вычитал в википедии, что-то почерпнул из гравюр и репродукций. Полученные знания дополнил собственными домыслами. Бубенцов вздрогнул, вытянулся вверх, выпрямил спину. Но ложку свою отложил с глухим стуком. Шлягер же как будто не заметил капризного демарша. Низко клонясь, всасывал в себя длинные макаронины. Спустя минуту отодвинул пустую тарелку, облизнул губы, промокнул салфеткою: — А что же это мы? Почему не кушаньки? В ласковом голосе Адольфа звенело раздражение. — Уберите, — попросил Бубенцов. — Глядеть на это не могу. — Однако же придётся. Царская еда! Вот специальный черпачок и щипчики для подобной пищи. Щипчиками ловите, зажимаете, и, пока оно извивается, пищит, вы от так от черпачком... Рот откройте-ка! — И не подумаю. — Вы что же, полагаете остаться таким, как есть? — разозлился Шлягер. — Природным человеком? После того как люди вбухали в проект прорву денег. Рассчитываете на то, что не заставят вас питаться по уставу? — Сами жрите это. А я люблю обычную яичницу. Пусть мне пожарят пару яиц с салом. Желтки не разбивать! Он оглянулся. Пожилые официанты не шелохнулись. Всё это были серьёзные, молчаливые люди, похожие на министров иностранных дел. — Да, — покачал головой Шлягер, как будто извиняясь перед почтенными старцами. — Плебейство труднее всего вытравить из человека. Не знаешь уже, чем и потчевать его. Мало уже ему обеда из трёх перемен! Подкатили тележку со вторым. Стали подавать тарелки с котлетами. Сперва Шлягеру, затем уже Бубенцову. Это почему-то острой обидой отозвалось в сердце Ерошки. Некоторое время ели молча. Но молчание длилось недолго. — Когда кушаете страуса, — сделал замечание Шлягер, — полагается отщипывать куски двумя перстами. Мизинец, безымянный и средний оттопырены веерообразно! Вот так вот. |
