Адольф Шлягер мельком глянул на вошедшего. Ни единой эмоции не отразилось на сером лице. Как будто не узнал. Перебирал бумаги, ненужные отбрасывал. Зябко шмыгал простуженным носом. Бубенцов некоторое время стоял, ожидая, когда хоть кто-нибудь обратит на него внимание. Среди разора из угла в угол слонялся чёрный кот, подрагивая кончиком хвоста, глядя кругом с тоской и ненавистью. Мельком взглянул на Бубенцова, скрылся за штабелем отчётов, сваленных рядом с батареей отопления.

Адольф поднял голову, сощурил глаза.

— А-а, это вы. Ну, входите, входите, — пробормотал гнусаво и шмыгнул носом.

Ерошка переступил с ноги на ногу.

— Отрекаюсь! — выкрикнул хрипло, решительно. — Всё кончено!

Постоял, подождал ответа. Снова переступил с ноги на ногу. Ничего не произошло. Он-то, честно говоря, предполагал совсем иную реакцию. Решимость стала немного ослабевать. Вероятно, его просто не поняли.

— Отрекаюсь тебе, сатана! Тьфу...

Шлягер поднял глаза. Сощурился. Поглядел на Бубенцова с каким-то новым интересом.

— Плевать полагается в западную сторону, — строго сказал Шлягер.

— А я куда?

— Юг.

Хотя в тоне и в лице Шлягера не было никакой насмешки, Бубенцов увял. Высокая трагедия оборачивалась фарсом. Так, вероятно, чувствует себя лев, когда у него сбивают прыжок.

— Отрекаюсь от царства! — сказал Бубенцов. — Что теперь будете делать?

Шлягер передёрнул плечами, ссутулился, зарылся в бумаги, ещё сосредоточенней сдвинул брови. Где-то близко тикали невидимые часы. В углу перешёптывались Агриппина с Настей. В коридоре уборщица шваркала шваброй, звякало ведро.

— Что делать, я спрашиваю! — раздражённо повторил Бубенцов, подождав с полминуты.

— А ничего, — ответил Шлягер безучастно. — Ничего не делать. Проект закрыт, финансирование прекращено. Учреждение ликвидируется. Можете ступать на все четыре стороны.

— Как это проект закрыт? — не поверил Бубенцов. — В каком смысле ликвидируется? В какие стороны?..

— А вот так! Не будет пока в России монархии. Отменяется! И не потому, что вы взбрыкнули. Не обольщайтесь на свой счёт. Отрекается он! Вас-то мы в момент бы обломали.

Шлягер снова склонился над столом и как будто напрочь позабыл про Бубенцова. Сидел, сбычась над бумагами, перелистывал историю болезни. Ерошка терпеливо ждал продолжения, перетаптывался, наконец не выдержал:

— Нет, ты всё-таки объяснись, гад!

— А! Вы всё ещё здесь? — удивился Шлягер. — Закрыт проект, я повторяю. Для непонятливых. Народ не созрел. Так что будьте любезны. Заявление. Я продиктую. В конце подпишетесь: «Император Бубенцов».

Шлягер окончательно почужел лицом, говорил скандированным голосом, официально, холодно.

— А меня куда же? — в горле Ерошки запершило от обиды.

— А никуда. На вольные хлеба. Вот вам обходной лист. Подпишете у сестры-хозяйки.

— Вольные хлеба, значит. — Бубенцов постарался вложить в слова как можно больше яду и горькой иронии, но получилось жалобно. Сглотнул слюну.

— Реквизит вернёте, — равнодушно продолжал Шлягер. — Всё по списку. Квартиру у Трёх вокзалов, поместье на Угре, автомобили. Конюшню с лошадьми и понями. Ну и прочее рухлишко.

— Драгоценности жены, — с той же угрюмой иронией продолжил Бубенцов. — Помнишь, ты для Веры в Веймаре приобрёл алмазное колье за полмиллиона евро? Хвастался, что из коллекции Каролингов. Что ж... Всё забирайте. Крохоборы. Пони, между прочим, не склоняются.

— Драгоценности жены себе оставьте. На память. Цена четыреста рублей. Стекло. Вы что же, серьёзно верили, что колье брильянтовое? О, недалёкий человек! И такой в правители нам набивался! Империей управлять!

— А сам не может отличить добра от зла! — усмехнулась Агриппина.