Всё началось как в театре, нет, не с вешалки, и даже не с виселицы, хотя подобные мысли в голове Луиша и вертелись. Всё началось в парадной гостиной, куда его привели вместе с небольшой свитой, придававшей необходимый колорит в отсутствии официального дипломатического статуса.

В гостиной его усиленно фотографировали фотокорреспонденты, но журналистов и газетчиков не было, как не было и никого из придворных Мигела II, они были полностью одни. Лишь одинокий швейцар уныло торчал возле двери, ведущей во внутренние покои небольшого дворца.

Прошёл час, потом ещё, потом медленно, тягуче, протянулись ещё два. Уставшие фотокорреспонденты, вволю нащёлкав множество снимков и не обнаружив вокруг ни одного стула, постепенно потянулись на выход, решив покинуть нескончаемое мероприятие.

Наконец, через четыре с половиной часа ожидания, к прибывшим вышел мажордом королевского дворца и вежливо поинтересовался, что им угодно.

— Мне угодно увидеть его Величество и вручить портрет моего государя, который намерен свататься к его дочери и просить её руки, — ответил Луиш.

— Я доложу его Величеству, — слегка поклонился мажордом, не удосужившись представиться, — несомненно, он примет вас, если вы пожаловали с такой знаменательной целью.

— Снова потянулись утомительные часы ожидания. На это раз прошло не четыре часа, а пять, и за окном ощутимо сгустились вечерние сумерки. Ноги гудели от постоянного стояния. Кроме того, очень требовалось посетить уборную, но где находится во дворце сиё незаменимое заведение, было не ясно и спросить не у кого.

Всю свиту Луиш отпустил, оставшись один с задрапированным портретом Иоанна Тёмного, изображенным во весь рост и усыпанным отборными бриллиантами. Луишу, который смог выжить в море, не погибнуть в песках и джунглях Африки, было смешно, грустно и противно. Он был готов обмочиться, но не уйти, и не унизиться, спрашивая, где здесь находится туалет.

Часто, находясь между жизнью и смертью, он научился обуздывать все естественные потребности организма, и неестественные тоже. И сейчас он словно шёл в бой, причём, не за себя, а за своего друга, чей портрет, как боевое знамя, он сейчас держал в руках.

Через пять часов к нему снова вышел мажордом, и уже с большим уважением, главным образом, основываясь на своём собственном мнении, сказал.

— Король не сможет принять вас, уважаемый посол. В знак уважения и того, что вы португалец, он выслушал просьбу, которую вы высказали, но был вынужден отказать в аудиенции.

Луиш огромным усилием воли смог проглотить прямое оскорбление и обиду на своих земляков. Сейчас было не до мелочных обид, он представлял собою государство и своего друга, царя. Даст слабину он, значит, слаб и Мамба.

— Передайте королю, что у меня подарок для его дочери. И он развернул ткань, которая скрывала портрет Мамбы. В свете множества свечей, зажжённых служителями на большой люстре, блеснули переливчатым светом многочисленные брильянты.

Мажордом, невольно засмотревшись на играющие со светом драгоценные камни, с грустным вздохом проговорил.

— Король велел не брать от вас никаких подарков. Но если вы настаиваете на своей просьбе, то я её передам. Не хочется лишать принцессу такого драгоценного подарка, — уже от себя проговорил он и ушёл.

На этот раз он отсутствовал не более получаса. Выйдя снова в зал, где так и стоял с портретом в руках наготове Луиш, он отчётливо, резко, глядя прямо на Луиша, передал слова короля.

— Король просил меня озвучить вам его слова.

«Португальские принцессы не продаются! Каждый негр должен знать своё место. Пусть знает своё и дикий чернокожий выскочка!»

Кровь бросилась в лицо Луиша, последние слова он слышал сквозь шум крови в своих ушах. «Убить, убить, уничтожить. Как они смеют, как они смеют!»

Но они смели, в зал вошли два вооружённых саблями и револьверами королевских гвардейца.