Фостий сделал свой ход. В прочитанных им романах утверждалось, будто человек, чье дело правое, способен одолеть нескольких злодеев. Однако авторы этих романов никогда не имели дело с тощим. Должно быть, Фостия выдали глаза, потому что тощий врезал ему в пах даже быстрее, чем Фостий поднял руку для удара. Юноша свалился мешком, испуская громкие стоны, и его тут же стошнило. Он понимал, насколько жалко выглядит, корчась и зажимая руками промежность, но ничего не мог с собой поделать — такой боли он никогда в жизни не испытывал.

— Ты был прав, — сказала Оливрия тощему каким-то странно бесстрастным голосом. — Его нужно связать на ночь.

Тощий кивнул. Выждав, когда Фостий перестал извиваться, он сказал:

— Вставай, ты. И без глупостей, а то получишь добавку.

Вытерев губы рукавом холщовой туники, Фостий с трудом поднялся. Сперва ему пришлось привыкать к тому, что Диген обращался к нему «юноша», а не «младшее величество»; теперь же, страдая от боли, он даже не поморщился, услышав грубое «ты». Повинуясь жесту тощего, он завел руки за спину и позволил себя связать.

Может, связали его и не настолько крепко, как прежде, но и не слабо.

Похитители принесли Фостию одеяло, воняющее лошадиным потом, и, когда он улегся, накрыли его. Мужчины ушли спать в дом, оставив Оливрию караулить пленника первой. У девушки был с собой охотничий лук и нож, не уступающий размерами короткому мечу.

— Приглядывай за ним! — крикнул Сиагрий, высунувшись в дверь. — Если попробует освободиться, врежь ему хорошенько и зови нас. Мы не можем позволить ему смыться.

— Знаю, — отозвалась Оливрия. — Он не убежит.

По тому, как она держала лук, Фостий понял, что она умеет с ним обращаться. Он не сомневался, что она без колебаний пустит в него стрелу, если он попытается бежать. Но сейчас, когда преподанный тощим урок все еще напоминал о себе тупой и вызывающей тошноту болью, он никуда бежать не собирался, о чем и сказал Оливрии.

— Ты совершил глупость, попробовав бежать, — ответила она тем же странным бесстрастным тоном.

— Я это уже понял, — сказал Фостий и поморщился — во рту все еще оставался отвратительный привкус, словно он напился из сточной канавы.

— Зачем ты это сделал?

— Сам не знаю. Наверное, потому что решил, что у меня получится. — Подумав немного, он добавил:

— Сиагрий наверное сказал бы: потому что я молод и глуп. — То, что Фостий думал о Сиагрии и его мнении, он ни за что не сказал бы женщине, даже той, что открыла ему свою наготу, а потом отравила и похитила.

В тот момент он вспомнил наготу Оливрии с абсолютным безразличием, зная, что у него погублена если и не жизнь, то уж сегодняшний вечер — точно. Фостий поерзал на твердой земле, пытаясь отыскать местечко помягче и хотя бы относительно удобное.

— Мне жаль, что так вышло, — сказал Оливрия сочувственно, словно они были друзьями. — Ты хочешь отдохнуть?

— То, что я хочу, и то, что могу, — совсем не одно и тоже.

— Боюсь, тут я тебе ничем не смогу помочь, — ответила она, на сей раз резко. — Если бы ты не оказался таким болваном, я, может быть, смогла бы облегчить твою участь, но раз уж ты… — Она покачала головой. — Сиагрий и наш друг правы — тебя надо доставить к Ливанию. Я знаю, он будет очень рад тебя увидеть.

— Вернее, сцапать, — вспыхнул Фостий. — Кстати, почему ты занимаешь столь высокое положение среди его приспешников? Откуда тебе известно, чему он будет рад, а чему нет?

— На это нетрудно ответить.