Я попытался себе представить это смешение. Воздух должен гореть. А горит он при нескольких сотнях градусов Цельсия. Вообразить себе четыреста градусов я не мог, но зато прекрасно представлял результат испытаний оружия массового поражения.

Воздух должен гореть.

В этом мире тоже были ядерные боеголовки, наверняка где-то завалялись и ампулы с биологической дрянью, и с химической. Здесь не было СПИДа, и не мутировали коронавирус, но время от времени тоже вспыхивала какая-нибудь местечковая чума, сбежавшая из лабораторий.

Людская натура предсказуема.

Если выбирать, то огонь, наверное, не был моей любимой стихией. Он был моей работой, иногда продолжением моей руки, иногда — ночным кошмаром. Да, при прочих равных я бы предпочел сгореть, чем утонуть, но все-таки огонь был моей рутиной.

И теперь Воздух должен гореть.

Я прикрыл глаза. Память перебирала места и истории, приключения и операции, кошмарные кошмары и смешные случаи.

Я видел, где горел воздух? Видел, видел…

Дарваза.

Горел не воздух, а газ, но тем не менее.

На зубах как будто снова заскрипел песок, а промозглый холод ноября отступил под раскаленным воздухом.

Воздух должен гореть.

Это был не отпуск, а так, пара дней между работой, и мы с парнями по чьей-то идее рванули посмотреть на врата ада, из которого, как говорили любезные визави по ту сторону политических баррикад, нас выгнали на землю грешную.

Разбитые вусмерть наемные тачки, немного зашуганный проводник, море водки и песок на зубах. Ночью это действительно было максимально впечатляющее зрелище, и от порыва прикурить от этого кратера нас останавливали только непьющие татарин и чеченец.

Воздух должен гореть.

Тепло обращалось в жар.

Воздух должен гореть.

Нестерпимый жар адского пламени. Нашей рабочей, рутинной стихии.

Воздух должен гореть.

Мало кто из них, из нас дожил до внуков.

Воздух должен гореть.

Мы были самые верные солдаты своей страны, самые верные братья друг другу. Люди разных национальностей, религий и возрастов, сбитых войной в один смертоносный кулак нашей Родины. И я буду помнить каждого, даже спустя тысячу жизней.

За каждого из них, из нас… Воздух. Будет. Гореть.

— …МИРНЫЙ, МАТЬ ТВОЮ!

Я распахиваю глаза и вижу… Ничего не вижу. Пламя ревет, закручивает песок полигона, обращая его в красивые стеклянные завитушки, которые тут же опадают в пепел.

Воздух горит, и мое сердце будет гореть вместе с ним за вас.

Вечно.

Глава 16

Императорский Московский Университет, Александр Мирный

Я помню, как в прошлой жизни в России проводили чемпионат мира по футболу. И в тот период матчи смотрели, как мне кажется, вообще все — от малявочек на горшках в ясельках детского сада до бессмертных бабулек у подъезда.

Вот с казнью Распутиных было примерно то же самое.

Государь-император проявил себя мужиком бескомпромиссным и пустил под нож весь род Распутиных. Их было на самом деле не так уж и много, но и не мало. Порядка дюжины человек разных возрастов обоих полов. Насколько я знал, несовершеннолетних детей в семье не имелось, а самым младшим вообще-то был Николай. Но Ермаков пояснил, что, если дети и были, их отправили в какие-нибудь деревеньки на усыновление местным крестьянам. Род Распутиных размешали в крови простолюдинов, чтобы никто и никогда больше не смог о нем вспомнить.

На моей здешней памяти тут это был первый прецедент, когда аристократы подверглись настолько жесткому наказанию. Их вывели на Лобное место, и оцепление с великим трудом сдерживало разгневанных поданных, наслушавшихся за последние дни в подробностях о злодеяниях всего рода. СМИ отрабатывали свой хлеб на славу, с завидной периодичностью вываливая новые и новые прегрешения княжеского рода на всеобщее обозрение.