– Клонов нельзя, таков закон. Мы ничего не знаем про твою биохимию.

– Рискните. Вы большим рискуете, если этого не сделаете. А я временно выйду. В крайнем случае у вас будет, – Рубен оглянулся в поисках подходящего вместилища, – ну хоть бульдозер.

Брюс подумал, что бульдозер отцу не пойдет. Норм тоже усомнился:

– Просить Кэссиди применить «наркотик правды», даже если тот у него с собой – все равно, что посвящать его в детали. У него‑то навряд ли к тебе личное отношение. Едва ли он станет хранить твой секрет.

– Я могу рассчитать дозу и сделать инъекцию, – сказала Мари. – Не надо чужих.

– Не надо инъекции.

– Не понял. Ты сам предложил…

Брюс замахал на всех руками, скакнул в кабину и включил передатчик на громкую связь. Ну, на достаточно громкую.

– …и вот что я думаю: если это существо, в отличие от меня, меня слышит и занимает тело, когда я его освобождаю, и ведет себя тихо из чувства самосохранения – думаю, я все‑таки его подавлю в случае бунта, поскольку я сильнее и доминирую…

– Не надо инъекций, – повторил «Рубен». – Иначе я тоже свалю куда‑нибудь. У меня, может, принципы. В конце концов, терпеть ли физическую боль – личное дело каждого, а эти фишки насчет растормаживания центров удовольствия всегда казались мне гнусными. Я умею все, что умеет он. Думаешь, это ты прыгнул в лучемет Волчицы, когда она уже курок спускала? Ничего подобного. У тебя для этого просто не хватило бы воображения. Это я спас нам обоим это тело, и между прочим не для того, чтобы кто‑то за здорово живешь рисковал его биохимией. Доминирует он, ага. Ну, допустим… А еще он мерзко с ним обращается!

Какая у него странная улыбка. Неуверенная и вызывающая одновременно. Мари Люссак посмотрела на «Рубена» с испугом и отодвинулась. Психика восемнадцатилетнего в тридцатилетнем теле – кто бы подумал, что это может быть непривлекательно!

– Если ты уйдешь, – возразил Брюс, – тело, скорее всего, погибнет.

– Ну вот. Учитывайте это все, кому оно дорого.

– Пап, черт тебя побери, а ты чего молчишь? Это твое тело тут… разговаривает.

– В том‑то и дело, Брюс, что не мое. По‑хорошему говоря, это его тело.

– И… и что? Опять те же и там же, только теперь мой папа – бульдозер?

– Нет, пожалуйста, – вырвалось у Мари Люссак. Норм хмыкнул, что должно было означать – «обожаю эту семейку», а «бульдозер» угрюмо промолчал.

Один раз за счет женщины тут уже играли в самоотверженность, и некрасиво возводить это в принцип. Они встают и молча уходят, растят наших детей, но они несчастны, и виновны в этом мы.

– Зайдем с другой стороны, – отважился Норм. – Ответьте мне, Эстергази‑все, кто из вас втрескался в Мари Люссак?

– Боюсь, таки оба, – хмуро ответил «бульдозер». – У него биохимия. А у меня… а вот это уже только наши дела.

Ах если бы. Ты – объект большой политики, папочка. Ты та сила, которую нашла для себя Мари Люссак в своих странствиях по Галактике, и что с тобой будет – что будет со всеми нами? – зависит от того, как она этой силой распорядится. Есть ли у нее характер, и есть ли у нее честь. И мы вдруг поняли, что не нам решать. Право Назгула – выбирать себе женщину и планету. Мы так часто повторяли, что выбора у нас нет, почему же мы удивляемся, если он сказал – «Зиглинда»? Навсегда.

– Во‑о‑о‑оздух! – прервал их вопль Морган, и Брюс дернулся – не от испуга, а потому, что ее голос. Конференция мигом закрыла рты, Норм сноровисто накрыл огонь котелком, и все кинулись к краю полога: смотреть.