«Оракул», № 4, 1997 г.

За столом сидел худой, высокого роста человек лет шестидесяти. В его внешности было что-то азиатское. Татарская бородка, орлиный нос, тонкая нижняя губа. Сидел он очень ровно, словно проглотил аршин.

Встав и выйдя из-за стола, доктор протянул мне руку с тонкими, как у пианиста или хирурга, пальцами и представился: «Эдуард Валентинович». Я назвал себя.

— Кого на сей раз из страждущих друзей привез уважаемый Владимир Александрович? — спросил он низким грудным голосом. — Какие проблемы?

— Мучают головные боли, — сказал Гусенко, — а врачи ничего не находят.

Эдуард Валентинович понимающе закивал седой головой и устремил на меня взгляд выразительных карих глаз.

— Давление в порядке? Внутренние органы? — обратился он ко мне.

— Врачи ничего не находят, — развел я руками.

Он опять покивал головой. Завязалась беседа, в которой Гусенко не принимал участия. Весь его вид показывал, что это его абсолютно не интересует. Сначала он позевывал, прикрывая рот ладонью, а затем вообще достал из кейса журнал и углубился в чтение.

Беседа строилась в форме вопросов и ответов. Причем, вопросы, которые задавал мне доктор, не имели отношения к моему здоровью. Что-то знакомое показалось мне в этих вопросах. Какой цвет я люблю, а какой меня раздражает? Какие запахи приятны, а какие неприятны? И тут я вспомнил, что аналогичные вопросы мне задавал Николай Иванович во время нашей первой встречи на Разъезжей. Вспомнив это, я стал максимально осторожен. Доктор это сразу же почувствовал и был явно недоволен. Я даже почувствовал какое-то беспокойство в его голосе.

— Не закрывайтесь, — сказал он, сверля меня взглядом, от которого по телу побежали мурашки, а на глазах навертывались слезы. — Вы должны полностью расслабиться и отвечать почти машинально. Вопросы, которые я вам задаю, не требуют размышлений. Расслабьтесь, в противном случае вы можете почувствовать дурноту.

Дурноту я уже почувствовал, но не по той причине, которую имел в виду Эдуард Валентинович. Меня поразил тот факт, что все ответы, которые я давал на его вопросы, были противоположными тем, что я давал Кардиналу. Причем, я говорил абсолютно искренне и с тем, и с другим. Во мне сидел совершенно другой человек.

— Сейчас мы спустимся в специальное помещение, — сказал доктор. — Там вас продиагностируют специальной аппаратурой, а потом с помощью другой аппаратуры произведут психокоррекцию. Думаю, что ваши головные боли прекратятся.

— А если не секрет, что это за помещение? В подвале? — спросил я, изображая на лице доверчивую улыбку.

— У нас нет секретов от наших пациентов, — сказал Эдуард Валентинович. — Это помещение, экранированное от естественного геомагнитного поля планеты металлической обшивкой, а от земного электричества — бетоном и пластиком.

— Скажите, Эдуард Валентинович, я болен?

— Абсолютно здоровы, только блаженные. Юродивые во Христе. Всех остальных пожирают страсти. Сначала — на уровне психики, затем — на уровне физиологии. Что касается вас, то сейчас мы все проверим.

— Владимир Александрович называл ваши методы неортодоксальной медициной. Нельзя ли в общих чертах объяснить, что это такое?

Эдуард Валентинович пожевал губами и промолвил:

— Все вопросы после обследования и коррекции.