Полковник щелкнул зажигалкой, и свечи расцвели оранжевыми язычками пламени, которые, дрожа, отразились в оконном стекле. Камешки в мочках ушей Анны Адамовны брызнули снопами острых цветных лучей; извлеченная из узкого горлышка пробка деликатно хлопнула, и темное, как кровь дракона, вино полилось в сверкающий хрусталь. Иван Ильич будто невзначай коснулся лежавшего на подлокотнике пульта, и комната наполнилась негромкой инструментальной музыкой. Замятин недурно танцевал; судя по мягкой грации, с которой двигалась Анна Адамовна, она была отличной партнершей — полковник от души надеялся, что не только в танцах.

Он поднял бокал. Тонкие, старательно ухоженные пальцы Анны Адамовны тоже обвили хрустальную ножку. Момент для провозглашения сакраментального «Шаганэ ты моя, Шаганэ» еще не созрел, и осторожный, как всякий мудрый военачальник, Иван Ильич решил не торопиться и ограничиться прозой.

— Я не мастер говорить тосты, — начал он. Голос его был глубоким и задушевным, красивые карие глаза смотрели на собеседницу с легкой грустью, как будто ее красота и впрямь ранила его сердце так глубоко, как он старался показать; рука, сжимавшая бокал, была тверда и нисколько не дрожала, хотя чувства, испытываемые полковником Замятиным в данный момент, больше напоминали охотничий азарт, чем романтическое увлечение. — Тем более что, глядя на вас, тяжело собраться с мыслями. Того и гляди, ляпнешь какую-нибудь глупость, как влюбленный мальчишка… Поэтому давайте просто выпьем за вас. За вас и еще — за счастливый случай, который свел нас.

Стены номера, частым постояльцем которого являлся Иван Ильич Замятин, слышали из его уст эти самые слова не единожды. Если бы стены могли смеяться или еще хоть как-нибудь выражать свои мысли и чувства, они бы это непременно сделали. Увы, стенам этого не дано, и им оставалось лишь безмолвно наблюдать, как блестящий кавалер идет давно проторенной дорожкой, в сотый раз применяя одну и ту же схему. Схема эта работала безотказно не потому, что была совершенной, а потому лишь, что жертвы Ивана Ильича хотели того же, чего и охотник, и с энтузиазмом сами шли в расставленные им немудреные силки.

Хрустальные бокалы с мелодичным звоном соприкоснулись. Выпив до дна, Иван Ильич протянул руку и привстал, намереваясь пригласить Анну Адамовну на танец, но странная слабость подкосила его колени, сковала язык и заставила опуститься руку. Огоньки свечей затрепетали, расплылись и померкли, а внезапно отяжелевшие веки сомкнулись.

За окном постепенно стемнело. Исчезли из вида, растворившись во мраке, отливающая металлом лента реки и подернутые туманной дымкой заливные луга. Свечи медленно оплывали в бронзовых подсвечниках, роняя на стол горячие стеариновые слезы; хрусталь сверкал и переливался в их теплом, интимном свете. Огонек последней свечи мерцал, то затухая, то разгораясь вновь, а потом и он погас, оставив после себя извилистую струйку белого дыма. Вместе с ним угасли и звуки поздней гулянки на нижнем этаже. В просторном номере стало темно и тихо. Почти полная луна, нескромно заглянув в незанавешенное окно, осветила своим призрачным серебристым сиянием накрытый стол и двух человек, которые по-прежнему сидели в глубоких мягких креслах и, казалось, дремали, застигнутые сном в самый неподходящий момент.

Глава 2

Генерал-майор Главного разведывательного управления Мещеряков плавно притормозил, включил вторую передачу и в точно рассчитанный момент до отказа вывернул руль вправо. Основательно забрызганный дорожной слякотью черный «мерседес», моргая оранжевым огоньком указателя поворота, осторожно, будто на цыпочках, вполз в жерло узкой сводчатой подворотни, что рассекала надвое фасад старого дома на Малой Грузинской, напоминая волчью яму, поджидающую беспечного водителя.