Доктор повернулась и сказала через еще оставшуюся щель:

– Слуга…

– Он будет наказан, – сказала женщина с ледяной улыбкой.

Дверь закрылась. Доктор глубоко вздохнула, потом повернулась – вокруг кровати в центре комнаты горели свечи.

– Вы и есть та самая женщина-доктор? – спросила дама, подойдя к нам.

– Меня зовут Восилл, – ответила доктор. – Госпожа Тунч?

Женщина кивнула.

– Вы поможете моему мужу?

– Не знаю, мадам. – Доктор оглядела комнату, в которой царил полумрак, словно пытаясь угадать истинные размеры помещения. – Было бы лучше, если бы я могла его видеть. Занавеси у вас задернуты специально?

– Нам сказали, что темнота уменьшает опухание.

– Давайте посмотрим, – сказала доктор.

Мы подошли к кровати. Ступая по ворсистому ковру, я испытывал странное, тревожное чувство, словно шел по палубе раскачивающегося корабля.

Судя по слухам, работорговец Тунч всегда был крупным мужчиной. Теперь он стал еще больше. Он лежал на кровати, дышал часто и неглубоко, серую кожу сплошь покрывали пятна. Глаза были закрыты.

– Он почти все время спит, – сказала нам дама – худенькая и невысокая, она была похожа на ребенка с узким бледным лицом; руки ее постоянно находились в движении – пальцы перебирали друг дружку. Один из двух слуг протирал лоб ее мужа. Другой подтыкал простыни в ногах кровати. – Он только что облегчился, – объяснила дама.

– Вы не сохранили стул? – спросила доктор.

– Нет! – Дама была шокирована. – В этом нет необходимости. Дом оборудован канализацией.

Доктор заняла место слуги, протиравшего лоб хозяина. Она заглянула в глаза больного, потом в его рот, а потом стащила одеяло с огромного распухшего тела и задрала на нем рубашку. Я думаю, что все толстяки, которых я видел, были евнухами. Работорговец Тунч был не просто толст (хотя в этом и нет ничего плохого – быть толстяком!), он весь опух. Странным образом. Я увидел это сам, еще до того, как доктор указала на это.

Доктор повернулась к даме.

– Мне нужно больше света, – сказала она. – Раздвиньте, пожалуйста, занавеси.

Дама поколебалась, потом дала знак слугам.

Свет залил огромную комнату. Она оказалась еще великолепнее, чем я думал. Вся мебель была отделана листовым золотом. Огромный балдахин из прошитой золотом материи, собранной в жгут в центре потолка, сам представлял собой что-то вроде занавеса. Все стены были увешаны картинами и зеркалами. На полу и на столах стояли скульптуры (главным образом нимфы и несколько старых похотливых богинь), а в буфетах виднелось множество вещиц, похожих на человеческие черепа, отделанные золотом. Ковры были мягкие, с сине-черным отливом – как я догадался, сшитые из шкур зулеонов, обитающих далеко на юге. Мягкие настолько, что меня не удивило, отчего, ступая по ним, испытываешь беспокойство.

Работорговец в свете дня выглядел не лучше, чем в мерцании свечей. Тело его, рыхлое и бесцветное, казалось, имело причудливые очертания даже для такого тучного человека. Он застонал, толстая рука его приподнялась – она трепыхалась, как жирная птица. Жена взяла ее и прижала к своей щеке – действовала она одной рукой. Когда же она попыталась воспользоваться обеими руками, в ее движениях обнаружилась какая-то неуклюжесть, озадачившая меня в тот момент.

Доктор принялась щупать огромное тело в разных местах. Человек застонал и принялся бормотать что-то, но совершенно неразборчиво.

– Когда он стал так опухать? – спросила она.

– Пожалуй, с год назад, – сказала дама.