Внутри была прядь волос, перевязанная нитью. Я долго разглядывала её в неверном мерцающем свете, нежно поглаживала пальцами. Волосы мягкие, тонкие и шелковистые, как у младенца — такие же, как в день, когда я их туда положила. Мой первый. Это всегда что-то особенное. Невозможно не ощущать привязанности к самому первому. Это доставляет удовольствие, с которым и близко не сравнится всё, что было потом.

Я прижала к губам прядь волос, подержала так и опять убрала в маленький лоток, который задвинула в камень. Потом, один за другим, погасила огоньки лампы, и, наконец, в темноте остались гореть только красные вены огня, пульсирующие под пеплом.

Рози просунула голову в приоткрытую дверь.

— Мам, прибыл бейлиф. Я видела, как он идёт по дорожке.

Нони и Гюнтер обменялись тревожными взглядами. Бейлиф не приходит по пустякам, значит, случилось что-то серьёзное, убийство или ограбление. Сгонят всех деревенских, чтобы устроить дознание, и это как раз в тот самый момент, когда Гюнтер собирался отужинать.

— Зови его сюда, дочка... быстро, — сказала Нони, вытирая руки о грубый передник.

Она придвинула табурет и указала на него крупному мужчине, закрывшему весь дверной проём. Поднырнув под притолокой и торжественно поприветствовав Нони и Гюнтера кивком головы, он водрузил свой внушительный филей на узкое сиденье.

Вновь обменявшись с Гюнтером взглядами, Нони налила посетителю эля и поставила перед ним на стол. Бейлиф сделал из кружки внушительный глоток и смахнул свисающие с бороды капли.

— Вся эта шумиха из-за преступника? — спросила Нони, слишком взволнованная, чтобы ждать, пока гость сам доберётся до цели своего визита.

Бейлиф покачал головой.

— Меня привели сюда вести от короля.

— Неужто опять французы напали? — Нони испуганно прикрыла рот ладонью.

Бейлиф неодобрительно покачал головой.

— Неужели так сложно дослушать? Все вы женщины одинаковы, не дадите человеку договорить, а уже налетаете со своими расспросами.

— В самом деле, дай человеку договорить, — сказал Гюнтер, ловя себя на мысли, что никогда бы не рискнул сказать это Нони наедине.

Она бросила на него суровый взгляд.

Бейлиф сделал ещё один глоток эля.

— Вводится новая подушная подать. Я должен переписать и зарегистрировать все семьи в здешних домах, подлежащие обложению.

— Сколько в этот раз? — простонал Гюнтер.

— Двенадцать пенсов. Нужно выплатить восемь пенсов к январю, а остальные — до июня.

— Но в прошлый раз было всего четыре пенса, — возмутилась Нони. — Нам и эту-то сумму еле удалось наскрести.

— Сам посуди, — вступил Гюнтер. — Чтобы столько заработать, потребуются недели, и это при условии, что у меня будут заказы, а сейчас их не так много, да и не будет до новой весенней стрижки. — Он окинул взглядом комнатушку. — Если я выплачу означенную сумму королю, то на что я буду кормить семью и чем заплачу за аренду? А ещё камыш и свечи. Король думает, что мы сможем жить впотьмах, так что ли?

— Королю что свиной пердёж, что дыра, в которой вы сидите, всё едино, лишь бы вы платили, — проворчал бейлиф, — И выложить вам придётся побольше двенадцати пенсов. У меня приказ переписать здесь каждую живую душу старше пятнадцати лет.

— Девочке ещё не исполнилось пятнадцати, — поспешила вставить Нони.