В течение многих лет Дара засыпала в кабинете. Мы находили её на следующее утро на диване, закутанную в одеяла перед включенным телевизором, где рекламные ролики вещали о кухонном ноже «все-в-одном» или о теплом сидении для унитаза. Однажды, в прошлом году, я уловила на лестнице запах рвоты и обнаружила, что перед тем, как она уснула, её стошнило в один из индийских горшков мамы. Я убрала за ней, а также вытерла уголки рта Дары влажным полотенцем, сняла пушистые, как гусеницы, накладные ресницы с её щек. В тот момент она очнулась, посмотрела на меня полуоткрытыми глазами и, улыбаясь, сонно сказала, назвав прозвищем, которое сама и дала в детстве: «Привет, Ракушечка». Такая роль у меня была - семейный уборщик; всегда подтирать дерьмо за Дарой.

Доктор Личми как то сказал, что, возможно, мне самой это нравится. Он говорил, что, вероятно, помощь другим людям в решении их проблем не дает мне думать о собственных. С психотерапевтами всегда такая беда: платишь им за советы, которые другие люди дадут тебе бесплатно.

Я несусь вниз по лестнице, и не утруждаясь на этот раз соблюдать тишину. Боль в левом колене буквально убивает меня, - мне нужна тугая повязка или что-то типа неё. Я уже спустилась, а мама только что вышла из ванной, вытирая волосы полотенцем; она была одета только в рабочие брюки и лифчик. Увидев меня, она замерла.

- Ты была в комнате Дары?

Мама пристально разглядывает меня, словно не верит, что это я, а не кто-то другой. Выглядит она ужасно, - бледная и невыспавшаяся.

- Да.

Я направляюсь в свою комнату, чтобы обуться, и мама следует за мной. Она останавливается в дверном проеме в ожидании приглашения.

- Что ты там делала? - Осторожно спрашивает она.

И из этого следует, что она не упустила из вида, как мы с Дарой прекрасно наловчились не пересекаться друг с другом, освобождая комнаты до того, как одна из нас войдет туда следующей, или по очереди засыпая и просыпаясь. Я засунула ноги в кроссовки, которые за лето деформировались воды и пота.

- Сегодня её день рождения, - ответила я, будто мама не знала об этом. - Просто хотела поговорить с ней.

- О, Ники, - мама обняла себя. - Я была такой эгоисткой. Я даже никогда не задумывалась о том, как тебе может быть тяжело здесь. Быть дома.

- Я в порядке, мама.

Ненавижу, когда мама так делает: только что все нормально, но происходит какая-то путаница и все рушится.

- Хорошо. - Она надавливает пальцами на веки, как это бывает при головной боли. - Это хорошо. Я люблю тебя, Ники. Ты же знаешь это, верно? Я люблю тебя и волнуюсь за тебя.

- У меня все хорошо. - Я вешаю сумку на плечо и прохожу мимо нее. - Все прекрасно. Увидимся вечером. В семь тридцать. «У Сержио».

Мама кивает.

- Думаешь... думаешь, это была хорошая идея? Я про сегодня. О том чтобы собраться вместе?

- Думаю, это была великолепная идея, - отвечаю я.

И если подсчитать, вру за это утро уже в третий раз.

Дары не было в кабинете, хотя одеяло все еще валялось на диване, а около дивана лежала пустая банка «Колы», из чего следовало, что часть ночи она провела здесь. В этом вся Дара: таинственная и недисциплинированная, всегда появляется и исчезает, когда ей вздумается, совершенно не заботясь о том, что другие люди будут волноваться за неё. Наверное, она отправилась на раннюю вечеринку по случаю своего дня рождения и теперь спит на диване случайного парня. Или рано проснулась от редкого приступа раскаяния и через двадцать минут появится на пороге, насвистывая, без макияжа, держа большой пакет, полный пончиков с корицей и сахаром от «Sugar Bear» и пластиковые стаканчики с кофе.

Снаружи термометр уже показывал тридцать семь градусов по Цельсию.