Она знала, как я скучаю по папе. Он уехал всего десять дней назад, но забрал с собой мое ощущение принадлежности – что к нему, что к маме. Они не жили вместе с тех пор, как я родилась, и мне ненадолго удалось их воссоединить. Но тут случился ураган, и мы с папой чуть не погибли при пожаре. С тех пор я периодически вообще не понимала, где мой дом.

Выздоровев, папа с готовностью оставил прежнюю, столь тщательно выстроенную им жизнь, чтобы создать на ее месте новую.

Я не стала читать письмо. Вместо этого я положила в едва теплую овсянку черники и посыпала все вместе «санфруа», тоником сухой заморозки, который мы с родителями принимаем трижды в день.

Я не разделяла отцовского таланта к организации перемен. Я наслаждалась краткими периодами кажущейся стабильности, даже когда понимала, что все вокруг развивается или деградирует, что живые существа неизбежно движутся в сторону исчезновения или перерождения.

Моя длинная коса упала в миску. Я вздохнула и пошла к раковине полоскать и то и другое. Затем отправилась на поиски мамы.

Мае стояла в тени мангрового дерева и разговаривала с двумя строителями. Ее длинные, собранные в пучок золотисто‑каштановые волосы выбивались из‑под широкополой парусиновой шляпы. Глаза закрывали громадные черные очки от солнца. Наряд ее состоял из тонкой бледно‑голубой рубашки и джинсов с дырками на обеих коленках.

Мне она казалась воплощением элегантности. Мужчины явно были очарованы ею.

Дабы избежать недоразумений: они не были загипнотизированы в буквальном смысле слова. Хотя мама прекрасно умеет это делать. Мои родители оба, так же как и я сама, наделены особыми способностями. Но прибегают к ним крайне редко.

Мае прекратила разговор и обернулась к мне.

– Я думала, ты на пасеке.

– Я и была. Но ты лучше сама сходи и посмотри.

Она озабоченно взглянула на меня, затем извинилась перед рабочими и пошла за мной по тропинке, ведущей к ульям. Перед ураганом их перевезли в укрытие и вернули на старое место всего неделю назад.

Сняв темные очки, мама переходила от улья к улью, поднимая крышки, выдвигая рамки.

– Бедняжки, – приговаривала она, – бедняжки.

– На той неделе с ними еще было все в порядке. – Я помогала выгружать ульи из фургона и устанавливать на место.

– Я запустила их. – Мае уставилась на рамку, что держала в руках. Темный мед и неоплодотворенные яйца, напоминавшие зернышки риса, были разбросаны по шестиугольным ячейкам – и ни единой пчелы. – Я была так занята домом. – Она осторожно задвинула рамку на место и подняла темно‑голубые глаза, такие же, как у меня. – Мы и раньше теряли пчел, но так много – никогда.

– Может, они заболели из‑за урагана?

– Возможно. – Уверенности в ее голосе не было. – Я сделаю несколько звонков, узнаю, как там у других пчеловодов. – На скулах у нее, как обычно, когда она нервничала, обозначились желваки. – Сейчас я должна вернуться. У строителей очень плотный график.

– Я могу что‑нибудь сделать?

– Почему бы тебе не порыться в Интернете? Поищи на «мертвые пчелы». – Это прозвучало сухо, и она попыталась улыбнуться. – Проверь, не происходит ли то же самое где‑нибудь еще. – Она снова надела очки и повернулась к ульям спиной.

По дороге к дому она вдруг обняла меня одной рукой и стиснула мои плечи.

– Все нормально. – Я чувствовала себя неловко, пытаясь ее утешить. – Мы соберем все заново.

Я люблю решать задачи. Папа научил меня искусству анализа – определению проблемы, изучению ее истории и контекста, затем коррекции формулировки и повторению этих шагов до тех пор, пока не всплывет истинная суть вопроса и к нему нельзя будет подойти творчески и научно.