Но не сегодня вечером. Я знаю, я знаю, что веду себя как ребенок.

Пять часов утра. Встает солнце, почти такое же яркое, как уличные фонари, которые только‑только выключились. Мне всегда нравится этот миг, конечно, если я не сплю. Порой вытаскиваю себя из кровати и брожу по рассветным улицам, легонько постукивая каблуками. Тогда кажется, будто я наблюдаю нечто особенное. А вот и фонари погасли! Спешу заявить: в Нью‑Йорке три или четыре часа утра вовсе не тихое время, слишком много народу возвращаются из баров, вызывают такси, кричат в свои мобильники, спеша накуриться перед сном. А вот пять утра – наилучший час. Даже цоканье твоих каблучков по тротуару кажется противозаконным. Люди попрятались по бетонным коробкам, и весь город принадлежит тебе.

И вот чем все закончилось. Ник вернулся домой после четырех утра, насквозь пропитавшись вонью пива, сигаретного дыма и яичницы. Настоящая плацента из вони. Я не спала, дожидаясь его; голова трещала после просмотра уймы серий «Закона и порядка». Мой муж уселся на оттоманку и молча взглянул на мой подарок, лежащий на журнальном столике. Я пристально смотрела на него. Ник явно не собирался просить прощения – многое пошло сегодня наперекосяк.

Единственное, чего я хотела, – коротенького «спасибо».

– С прошедшей годовщиной, – начала я.

Он глубоко, со стоном, вздохнул:

– Эми, у меня был самый дерьмовый день в моей жизни. Не заставляй в придачу ко всему мучиться совестью.

Ника вырастил отец, который никогда, ни при каких обстоятельствах не оправдывался. И уж коли мой муж чувствует, что провинился, то переходит в наступление. Я знаю это и обычно стараюсь переждать.

– Я просто сказала: с праздником.

– Ну да, с праздником, скотина, и спасибо за то, что позабыл обо мне в такой прекрасный день.

Мы сидим молча около минуты, мой желудок скручивается в узел. Я не хочу в этом споре быть плохой. Я этого не заслужила. Наконец Ник встает.

– Ладно, как все прошло? – тупо спрашиваю я.

– Как прошло? Это просто жопа. Шестнадцать моих друзей сейчас безработные. Так жалко… Скорее всего, через несколько месяцев и меня вышвырнут.

Друзья. Половина парней, о которых он говорит, не были даже его приятелями. Но я не возражаю.

– Ник, знаю, тебе сейчас страшно, но…

– Зато тебе не страшно, Эми. Тебе не бывает страшно. Это нам, остальным, не позавидуешь.

Ну вот, завел шарманку. Ника бесит, что мне никогда не приходилось заботиться о деньгах и не придется. Он считает, что от этого я мягче, чем все вокруг, и тут я с ним не стану спорить. Но все‑таки я работаю. Хожу на работу и с работы. Некоторые мои подруги вообще никогда не работали – они отзываются о людях, вынужденных трудиться, с жалостью, как о толстой девушке «с таким милым лицом». Они придвинутся поближе и шепнут в манере актера Ноэла Коуарда: «Ну конечно, Эллен у нас работяга». Они не принимают это всерьез, поскольку я в любой миг, как только захочу, могу уволиться. Я готова целыми днями слоняться по благотворительным комитетам, улучшать домашний интерьер, возиться в саду, и мне кажется, что эти занятия ничуть не хуже других. Женщины делают немало полезных дел, которые почему‑то принято считать никчемными. Но я работаю.

– Ник, я на твоей стороне. Мы будем вместе, что бы ни случилось. Мои деньги – это твои деньги.

– А как же брачный контракт?

Он пьян. Он всегда вспоминает о брачном контракте, когда пьян. Злость моя возвращается. Я говорила ему сотню раз – и не одну сотню! – что брачный контракт всего лишь бизнес.