Другой солдат подбежал ко мне. Выхватив нож, я повернулся к нему, но почувствовал, что силы оставляют меня. Но когда я разглядел его лицо, во мне не осталось ничего, креме яростной ненависти и желания убить его.

— Котяра! — взвыл я и бросился на него с ножом.

Он предал нас. Вот почему солдаты отыскали наше убежище. По его вине погибло так много людей, и все это из-за паршивого черного жеребца.

Замахнувшись ножом, я услышал крик Ампаро и, обернувшись, увидел, что солдат схватил ее. Он тащил ее обратно, а она отбивалась и кричала. На меня снова нахлынула слабость.

Я обернулся к Котяре, лицо его было бледным, он во все глаза таращился на меня.

— Дакс!

Мой крик был похож на истерический вопль.

— Да, я Дакс! Меня не убили, как других! Но тебя я убью! Я отрежу тебе яйца и заткну их в твою лживую глотку!

— Нет, Дакс! Нет!

— Предатель! — Я сделал еще один шаг по направлению к нему, но с землей творилось что-то странное, она качалась, словно морские волны в Курату, где я однажды побывал вместе с отцом. — Предатель! — снова закричал я.

— Дакс!

Но это был уже другой голос, который я никогда не смог бы забыть, хотя и не слышал его уже более двух лет. Я посмотрел мимо Котяры и увидел, что в дверях кухни стоит мой отец. Мне показалось, что я схожу с ума — на отце тоже была армейская форма.

— Папа! — крикнул я и шагнул к нему, но вспомнил о Котяре и ярость снова охватила меня. — Я убью тебя! Убью!

Я изготовился швырнуть ему нож в горло, но солнечные лучи ослепили меня. Я зажмурился на секунду, и внезапно все поплыло перед глазами. Нож выскочил из моей руки, я почувствовал, что падаю на землю, но чьи-то руки подхватили меня.

Надвинулась темнота, и в голове у меня промелькнула мысль: почему сейчас ночь, когда только что было утро? Потом сквозь эту темноту до меня донесся голос отца, в котором слышалась любовь, боль и глубокая печаль.

— Сынок, — тихо сказал он. — Сынок, что я сделал с тобой.

А пойм пришла благословенная ночь и поглотила меня.

— Я приложу все усилия, монсеньор, — сказал я. — Я надеюсь на это, Диогенес, — ответил он, но голос его прозвучал не так уверенно, как мой.

Школа мне не нравилась. Монотонность и скука занятий надоедали. Некоторые предметы мне нравились, и в них я преуспел. Например, иностранные языки: английский, французский и даже немецкий. Латынь была мертвым языком и употреблялась только священниками в их молитвах, поэтому я не проявлял к ней большого интереса. За два года, проведенных в школе, я так и не освоил латынь, вот почему я стоял сейчас перед директором школы.

— Твой уважаемый отец был один из наших лучших учеников, — подчеркнул директор. — Никто не мог сравниться с ним в знании латыни, и если ты хочешь пойти по его стопам и изучать право, ты тоже должен знать латынь лучше всех.

Он посмотрел на меня в ожидании ответа.

— Да, монсеньор.

— Ты должен также улучшить свои оценки по другим предметам. — Он заглянул в журнал, лежащий перед ним на столе. — По многим предметам тебе удается получать только удовлетворительные оценки: грамматика, литература, история, география...

Под звуки его монотонного голоса я посмотрел в окно и увидел Котяру, прогуливающегося в ожидании меня возле ворот. Он выглядел очень внушительно в блестящей сине-красной форме и, как всегда, был предметом восхищения служанок и гувернанток, тоже ожидавших своих воспитанников. Мне не нравилось, когда он носил форму, особенно эту, несмотря на то, что армия теперь уже была нашей, а генерал стал президентом.