Тундра вокруг расстилалась, только ни сполохи над ней не играли, ни луна не светила, ни солнце не заглядывало в вечный мрак и вечный холод. И снег тундру покрывал — серый, а небо над снегом — словно глухой полог, висит низко, да и не небо это, а земля сверху давит. Воздух затхлый, стоячий — не шелохнётся.

Где в Срединном мире Песцовая река течёт — и здесь течёт река, вода в ней медленная, тёмная. На берегу тордохи стоят, такие же, как под солнцем, только покрыты не оленьими шкурами, а человеческой кожей. У тордоха — вешала для юколы, а на них человеческие руки вялятся. Поодаль — сумрак расстояния скрадывает, то ли десять шагов надо пройти, то ли тысячу, непонятно — стадо дохлых оленей пасётся: истлевшие шкуры на костяках висят, будто на жердях. А пастухи — вроде бы, люди: сидят на склоне холма молодые парни, трубки курят, дым вверх поднимается мутными струйками.

Пошёл к ним Искра — и никак дойти не может: с каждым шагом холм всё дальше. Рассердился Искра:

— Да что ж такое! Кто держит меня — пусти, или огонь здесь разожгу до самого солнца высотой!

От малицы словно невидимые руки отдёрнулись — в два шага оказался Искра у холма. Смотрит на парней — и впрямь люди. Одеты, как дети Нерпы: у старшего кухлянка священными узорами расшита, красными нитями да бисером, у младшего — оторочка на одежде из волчьего меха. Богатые люди и охотники хорошие. Да только давно мёртвые они: глаза у обоих вытекли, кожа на лицах черепа обтянула — и пятна на ней чёрные, а на шеях — петли захлёстнуты.

— Пришёл? — сказал старший парень.

Искра ответил:

— Да. Из Срединного мира пришёл. Может, живые родичи остались у вас? Весточку им передать надо?

— Никого у нас нет, — сказал младший. — Всех хозяин того тордоха, что на берегу, сюда забрал, мужчин в рабство взял, женщин — в жёны. Ни оленьей упряжки у нас не было, ни прощального пира — никто к мёртвому стойбищу приблизиться не смеет. Остались от стойбища одни гнилые жерди да прелые шкуры — а наши тела песцы изгрызли. И на белый свет нам не вернуться — нет у нас детей, а значит, и внуков не будет.

— Какая же злобная тварь это сделала? — спросил Искра.

Передёрнул младший плечами:

— Кровавый Мор. Невеста моя гнилую оленину ему в ледяной воде варит.

Сжал Искра кулаки:

— Вырасту — заставлю его на волю рабов отпустить и из тундры совсем убраться!

Усмехнулся старший парень горько:

— Где тебе, шаман! Живая душа — как осенний листок, лёгкая. Дунет он — и вылетишь ты из Нижнего мира. Чтобы такого страшного келе победить, надо самому сюда спуститься, схватиться лицом к лицу. Да вот беда: сюда лишь мёртвые попадают, а мёртвые не страшны Мору. Живым — будь они хоть какие шаманы — сюда путь заказан. И медвежонок-вьюга тебе не поможет.

Вздохнул у ноги медвежонок-келе. Прищурился Искра. Сказал:

— Найду способ. Может, есть где-то вход в Нижний мир, что живого человека сюда пустит. Всю жизнь буду искать — а найду. Нечего злой погани людей в рабство обращать.

Переглянулись мёртвые.

— Что ж, — младший сказал, — ищи свой вход. Быстрей ищи: жаловался Кровавый Мор, что стали его рабы стары, сгнили, на ходу разваливаются — новых ему надо. Не нашёл бы он себе новых рабов в землях Ворона.

Ответил Искра — тихо:

— Понял я. Вернусь под небо — сделаю, что смогу, и для вас, и для братьев своих.

Повернулся и прочь пошёл — и тут лицом почувствовал, как рванул в неживом воздухе ледяной ветер — и услыхал, как железные крылья свистят.