Это умение Искра бы без Копья не освоил. Слишком уж в него дети Ворона верили, слишком ждали, когда он станет богатырём и защитником. Когда слишком уж верят в кого-то люди — и злобная нежить, и глупость, и высокомерие легко сбивают общую надежду с пути, словно в насмешку.

Но Копьё не из тех людей был, чтоб Искру, словно тайныкут, под паркой на груди носить — а оттого и перестал Искра себя чувствовать у старших за пазухой. Человеком, а не амулетом себя чувствовать начал.

Бубен у него теперь был, колотушка из оленьего ребра была — и первый раз Искра пел, призывая духов, когда вокруг тордоха пурга разыгралась. Слышал Искра, как ветер сотней голосов завывал, как снег швырял яростно — и захотелось ему и своего медвежонка услыхать в голосах вьюги.

Запел Искра — тоненьким голоском, как сумел:

— Маленький келе, помнишь, как я тебя кровью угостил? Помнишь, как ты сквозь мясо и кости меня обнюхивал? Мы с тобой — друзья. Покажись мне снова!

Скакал голос у Искры вверх и вниз, будто зайчонок, и ритм никак не хотел ловиться — но мало-помалу загудел бубен, как ветер в дымоходе-онидигиле, а в глазах у Искры огонь стал темнеть. И увидел он — глаза в глаза — медвежонка: зеленоватые сполохи в кромешной тьме его освещают.

Искра шепнул неслышно:

— Покажи маму.

Загудел вокруг чёрный ветер, пурга хлестнула лицо — и целый миг видел Искра, как мама, сидя у костра, делает строганину, а рядом — Тальник трубку курит, Брусника чай заваривает…

Очнулся Искра у Копья на руках.

Хмурился Копьё:

— Не люблю я камланий. Неуютно мне. Неприятно, когда по тордоху тени снуют. И когда шаман улетает — тоже не люблю. А ну, как умрёшь ты?

Искра головой мотнул:

— А как же твои важные слова, Копьё? Ты же веришь мне? Если не научусь через Нижний мир проходить и смотреть — как сумею людям помочь? Сам меня учил сердце в кулак зажимать, когда страшно — вот я и учусь никаких страхов не бояться.

Не стал Копьё спорить: правду Искра сказал.

Тяжело в обучении будущему охотнику. С чуркой на плечах мальчик бегает по тундре с утра до вечера, как олень, изо дня в день, пока не перестанет тяжесть на себе замечать. Через Песцовую реку переплывает туда и обратно, когда вода холоднее мороза и другой берег еле брезжит в тумане. Белых снежных куропаток учится руками ловить, а песцов — самоловами. Коль не привыкнет к тяготам и трудностям — как выживет в тундре?

Но и шаману в учении нелегко. И смотреть Копью на Искру жутко: того и гляди, душа у мальчишки навсегда с телом расстанется. Надо ему научиться неживых сумеречных медведей голыми руками душить, шаманским наитием видеть в кромешной тьме, читать те следы, что недоступны глазам человека. Помочь ученику на этом пути Копьё не может, может только надеяться: авось, если жилы у Искры окрепнут, а рука станет верной — и в Нижнем мире это пригодится ему.

На том они и сошлись, учитель с учеником. Решили, что их пути рядом идут через время. Одна — на ярком свету, по чистому снегу, песцы её перебегают, волки вдоль неё рыщут — тропа Копья, Искра по ней идёт, как во сне. Вторая — в глухой темноте — тропа Искры; кто там из-за призрачных сопок глядит слепыми глазами да железными клыками лязгает — Копьё себе даже представить не может.

Странно Копью было думать, что простые умения обычных людей юному шаману на пользу — но Искра рос и менялся, а подрастая, понимал что-то важное. И если он говорил: «Не пойду я с тобой нынче — надо мне туда спуститься, где безглазые совы слепое ущелье стерегут», — Копьё верил и не спорил. И присматривал исподволь: путь шамана простым взглядом похож на сон, только просыпается шаман тяжело — и лицо у него такое, будто сутки в пургу бежал без остановки.