– А ты будешь тоже его просить?

Тело богини, душа змеи, руки убийцы. Лаита.

– Твоя мать осуждена за соучастие в убийстве императора Атуана. Это не клевета и не вымысел, к сожалению. Я был свидетелем заговора. И свидетелем ее лжи, когда она обвинила во всем меня.

Моурет закаменел. Он не желал ничего слышать, не желал верить. Кар продолжил со вздохом:

– В заговоре участвовали четверо. Один казнен; Лаита и баронесса Урнская, твоя двоюродная бабка, содержатся в заключении. Но четвертый, тот, кто отдавал приказы, кто виноват намного больше других, не понес наказания. И уже, наверное, не понесет. Поэтому… не будет чересчур несправедливым просить свободы для твоей матери. Если император станет меня слушать, я поддержу твою просьбу.

– Ладно. Я лечу с тобой.

– Ты должен понимать, что если все обернется худшим образом, я не смогу тебя защитить. Здесь ты в безопасности, Моурет, там же… Там ты можешь быть казнен по обвинению в измене и колдовстве, а я… Не знаю, что будет со мной. Из всех возможностей я предпочел бы смерть от руки императора.

– Но почему? – недоуменно переспросил мальчик. – Ведь ты же выиграл войну!

– Слишком дорогой ценой.

– Значит, ты теперь тоже боишься?

– Нет, сын. Не боюсь.

Он действительно не боялся – не мог. Тревоги и хлопоты магического племени до времени заставляли его крепиться, но когда Ветер описал прощальный круг над шатрами и полетел к западу, Кар понял, что уже наполовину мертв. Он, рожденный быть инструментом в руках Сильнейшего и погибелью для дикарей, восстал и поклялся обратить отцовскую магию вспять, служить дикарям и погубить Сильнейшего. Паче любых ожиданий он исполнил клятву: Амон мертв, Империя в безопасности. Больше никогда истинные люди не будут рабами Владеющим Силой. Когда на закате первого дня пути Кар вдруг понял, что пропустил, не заметив, тридцать четвертый свой день рождения, он с некоторым даже облегчением решил, что тридцать пятого не увидит. Дело его жизни свершилось, теперь была очередь за смертью. Кар намеревался встретить ее без сожалений. Но смерть еще медлила, и дела живых невольно вытесняли из сердца ее ледяное спокойствие.

Кар думал о магах, оставленных им на милость аггаров. Об Аррэтан, которую любил когда-то, которую предал, и которая осталась теперь вдовой из-за войны, им развязанной. Об Эриане, повелителе и брате. О своем сыне. Об упрямой, отчаянно преданной Тагрии. Проживи Кар, подобно своему отцу, тысячу лет, и тогда не смог бы исправить причиненное им зло. Его смерть ничего не искупит – но, может быть, даст им облегчение?

Ветер слышал его мысли и отзывался молчаливым несогласием. Глубже, на дне грифоньей души, куда Кар с трудом находил дорогу, таилась некая забота. Ветер не спешил ею делиться. Тень отчуждения коснулась и этих уз.

Моурет молча сидел на грифоньей спине перед Каром, закаменевший в своем нетерпении, упрямый. Чужой. Кар не мог переступить разделявшую их пропасть. Он вспоминал дни собственной юности, когда, впервые встретив своего незнакомого отца, он понял, что нужен тому лишь как средство к достижению цели. Но все же Кар испытывал тогда сыновние чувства и надеялся заслужить ответную любовь. В мыслях и чувствах Моурета, мрачных, как его собственные, он видел только горечь и неприязнь.