У окна стояла еще одна кровать, на которой ворочался тощий парень с глубоко запавшими щеками. У самых дверей стояла аккуратно заправленная кровать, а на стуле в белых кальсонах и в тапках на босу ногу сидел невероятно рыжий, с крупными веснушками на широком лице мужчина лет тридцати и лениво перелистывал газету на немецком языке.

«Немецкий госпиталь», — сообразил Аверьянов.

Хотел было подняться, но, почувствовав боль в правой голени, невольно простонал. Видно, с прогулкой придется повременить.

Отложив газету в сторону, рыжий немец, коверкая русские слова, спросил:

— Как дьела, рюсский?

— Хорошо, — только и сумел выдавить Михаил.

— Я думаль, шьто ты помрешь. Ушь польно ты биль плохь.

— Рано ты меня хоронишь, немец, поживу еще.

Рыжий выглядел вполне добродушным малым. Среди тяжелобольных он изрядно заскучал и решил разнообразить невеселое времяпрепровождение в разговоре с русским.

— А ты шутник, — заметил Аверьянов.

— Есть немношько.

— Рыжие — все шутники.

— Ты тожье веселий, — рассмеялся немец.

Дверь открылась, и в палату вошел немецкий майор. Михаил узнал его сразу, он был гостем капитана Грюнвальда.

— Вижу, что ты очнулся, — подходя к его кровати, произнес майор. — Это хорошо! Значит, твои дела идут на поправку. Многие сомневались, что ты выкарабкаешься, а я вот был уверен. Не у каждого можно встретить такую жажду к жизни, как у тебя. А ты не боялся, что могли бы в затылок пальнуть?

Аверьянов не мог вспомнить, как попал в госпиталь. Проведенные в беспамятстве дни представлялись лишь отрывочно, как некая лишенная деталей мозаика, собрать которую воедино не представлялось возможным. Отдаленно припоминал металлическую панцирную кровать с поцарапанными ножками, красивый женский голос, раздававшийся откуда-то издалека, яркий свет, какой бывает только в операционной… Что же еще с ним такое было? Ах, да! Его же расстреляли. Тотчас вспомнился противный скрип песка на зубах.

— Не боялся… Знал, что выживу.

— Ты едва не умер от потери крови. Врачам пришлось немало постараться, чтобы вытащить тебя с того света. Буквально за хвост! Я распорядился, чтобы за тобой был достойный уход.

Аверьянов отчетливо вспомнил наставленные в грудь стволы карабинов, субтильного лейтенанта, стоявшего немного в стороне. Припомнил, как тот яростно рубанул рукой, разделив его прежнюю жизнь на две части: то, что было до расстрела, и то, что составляло после.

— Спасибо.

— Это ты не мне должен сказать, а врачам, у тебя будет для этого возможность. Но теперь ты мой должник.

— Что я должен сделать?

— Ты должен пройти специальную программу в разведывательной школе.

— А что дальше?

— А там посмотрим, как тебя использовать дальше. Как тебе мое предложение?

— Разве у меня есть другой выбор?

— Ты быстро соображаешь. Для вчерашнего покойника… Я в тебе не ошибся.

— Я согласен. Должен же я как-то отблагодарить вас за свое спасение.

— Кем ты был до войны?

Проснулся немец, лежавший на соседней койке, и с интересом вслушивался в разговор. Видно, русский большая птица, если его навещает офицер «Абвера».

— Моя семья держала лавку… Но главное мое ремесло — резчик по дереву, это у меня получалось лучше всего. Любил вырезать птиц. Мы их называем «берегинями».

— Откуда ты родом?

— С Вологды.

— Вот как… Это хорошо, — одобрительно кивнул майор.