–И вы больше никогда не видели его?

– Когда он приезжал на каникулы и после того, как закончил Оксфорд. Мы вращались в одном кругу.

– И он ни разу не высказал вам сожаления? Его не мучили угрызения совести? Рейберн помолчал.

– Иногда мне казалось, что он хочет подойти ко мне, раскаивается. В его глазах я видел грусть, когда он смотрел на меня.

– Возможно, он понял, что вел себя дурно, и испытывал стыд. Но сделать шаг к примирению не решался.

Рейберн сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев.

– Он женился на Шарлотте! – Это был крик души.

– Дочери викария, – прошептала Виктория. – Вы полагаете, он сделал это, чтобы причинить вам боль?

Рейберн долго молчал, потом покачал головой:

– Какое это имеет значение? Он знал, что я буду страдать.

Виктория не нашлась с ответом и стала смотреть на лужайку, видневшуюся в просвете между занавесями.

– Я все равно потерял бы ее, – сказал Рейберн. – Я думал, что люблю ее, но не настолько, чтобы ответить на вопрос, который я видел в ее глазах, тот, задать который только у вас хватило храбрости. Я молчал, и с каждым днем она отдалялась от меня. Вероятно, Уилл заметил это. Он тоже любил ее, и я об этом знал. Возможно, его женитьба на ней оказалась для меня спасением. Но тогда я этого не понял.

– Мне... мне очень жаль, – тихо произнесла Виктория.

Рейберн вздохнул:

– Мне следовало уйти намного раньше, но это было выше моих сил. Я был уверен, что любой, исключая слуг, состоящих при мне, отреагировал бы так же, как Уилл. Возможно, я ошибался, но мне это не приходило в голову. Вы доказали, что я был не прав, по меньшей мере, в одном случае, и я благодарен вам за это. Но не уверен, что многие примут меня так, как приняли вы. Вы изменили мою жизнь.

– Я не собиралась ничего менять.

– Ах, Цирцея, ваши прикосновения творят чудеса. Ей было больно за него. Она не знала, что еще она может сделать для него, но она коснулась подушки рядом с собой, жестом приглашая его сесть.

Герцог сел, а когда Виктория протянула руку к его голове, он крепко схватил ее и их пальцы сплелись. Теперь в мозолях на его руках не было ничего таинственного – она сразу же вспомнила, как напрягались и сгибались его плечи, когда он крутил индийские булавы, – но все равно эти руки успокаивали и были теплыми и сильными, хотя таинственность исчезла.

– Я не всегда был таким, – сказал он. – В детстве я обгорал не больше, чем другие дети. Я помню, как стоял на траве, под палящими лучами солнца, и при этом хорошо себя чувствовал.

– Вы теперь никогда не сможете выходить на дневной свет? Никогда? – Виктория попыталась представить себе его жизнь, проведенную во мраке.

– Вы могли в этом убедиться. Когда небо затянуто облаками или когда идет дождь, я могу выйти, и то с величайшей осторожностью. И еще в сумерках и на рассвете.

– Неудивительно, что вы не рассказали об этом Шарлотте. Только большая любовь может подтолкнуть на такой подвиг – прожить жизнь с человеком, который не может наслаждаться светом дня.

– Это верно, – бросил Рейберн.

Они сидели молча. Виктория старалась запомнить каждое мгновение, проведенное в обществе герцога, каждую черточку его лица, изуродованного ожогами. Скоро она уедет и будет жить воспоминаниями.

Она не знала, как долго они просидели вот так, но какое-то движение на аллее вернуло ее к действительности. Сквозь просветы в занавесях Виктория увидела Энни и Эндрю.