— Он убьет его, — произнес юноша. — Видит Бог, Рефухио его убьет.

Филипп отступал, лавируя меж топчущимися по полю лошадьми. По его лицу струился пот, дыхание со свистом вырывалось из груди. Его выпады замедлились, он неловко парировал сыпавшиеся градом удары. Пораженный холодной яростью противника, юноша позабыл свое умение фехтовать, ловкость оставила его. Единственное, что отдаляло его поражение, — капризы противника. Но вот тому наскучила игра. Стремительно приближалась развязка.

Лунный свет блеснул на шпаге Рефухио, отразился от клинка его противника. Острие шпаги Рефухио скользнуло вперед, и голубая искра мелькнула у сердца Филиппа.

Пилар увидела это и ужаснулась. Его необходимо остановить, но как? Затем она вспомнила: ведь она — судья этого поединка и имеет право прекратить его в любой момент.

— Стойте, — хрипло прошептала она. Затем, справившись с собой, рванулась вперед. — Стойте! Сейчас же прекратите!

Рефухио не дрогнул. Черная, лоснящаяся от жира и пота фигура продолжала движение. Его последний выпад был рассчитан и так точно направлен, словно был смертельным. Филипп повернулся, пытаясь отразить удар, ускользнуть от стального жала. Но было уже поздно.

Вскрикнув, он опустился на колени. Рефухио сделал шаг назад. Его лицо было неподвижно и невозмутимо. Он воткнул шпагу в землю, спокойно повернулся и пошел прямо к Пилар. Она глядела на него. Боль гигантской волной захлестнула ее, и слезы выступили на глазах.

За спиной Рефухио два друга поднимали под руки Филиппа. На его рубашке, прямо над сердцем, наливались кровью царапины, нанесенные острием шпаги. Они пересекались крестом.

Пилар перевела взгляд с Филиппа на подошедшего к ней Рефухио. Он застыл рядом. Взглянув в эти серые глаза, она почувствовала, как тревога и беспокойство отступают прочь.

Взяв ее за руки, он привлек Пилар к себе и, склонившись, поцеловал нежно и страстно, потом он тихо произнес:

— Я прекратил бой, любовь моя. Игра окончена. Я требую награды.

Одной из причин, по которой всем до смерти надоело каботажное судно, служившее им транспортным средством, было то, что последние три дня своего пребывания в Гаване они провели на палубе этого корабля, едва не плавившейся от зноя. Они покинули дом семьи Гевара сразу после ночного происшествия, успев лишь собрать вещи. На отъезде, конечно, настоял Рефухио. Удивительнее всего было то, что и донья Луиза пожелала отправиться вместе с ними. Она заявила, что не намерена дольше оставаться в этом доме, и высказала все, что она думает о донье Геваре. Матушка Филиппа была вне себя от бешенства. Еще бы, ее драгоценный сынок едва не погиб, и вдобавок честь семьи была запятнана.

Но помещение на корабле, предоставленное им, — единственная каюта с койками, громоздившимися одна над другой, с одинокой засаленной ширмой, отделявшей женскую половину от мужской, — совершенно не соответствовало ни представлениям доньи Луизы о комфорте, ни ее запросам. Она попыталась было занять капитанскую каюту, но ее с треском выставили оттуда. Донья Луиза была оскорблена до глубины души, ее любимым занятием до конца путешествия стало перемывание капитанских косточек. Только и разговоров было, что о гнусном поведении капитана, о его плебейской внешности и отвратительных манерах.

Остальные нашли себе более интересный предмет для разговоров — поединок. Их невозможно было оторвать от этой темы, как стайку дурашливых щенят — от особенно полюбившейся им игрушки. Трудно было сделать какие-либо выводы. Никто не мог толком объяснить, откуда у Филиппа взялась настоящая шпага. Возможно, клинок случайно не был затуплен. Приготовления проходили в спешке, и кто-то, например один из друзей Филиппа, мог в темноте пропустить этот клинок, и таким образом тот попал в снаряжение одного из всадников.