– Сам знаю, что мне делать, – огрызнулся тот, и, выпустив его локоть, я выбежал на улицу.

В тот день я бежал особенно быстро, до изнеможения. Отливающее апельсиновым светом солнце золотило лужи на асфальте, в парке было тихо и спокойно: взрослые уже ушли на работу, а дети убежали на первый урок. Остались лишь редкие собачники да крупные капли первого в этом году серьезного дождя. По-хорошему надо было бы вернуться в школу, а не мокнуть, но мне почему-то не хотелось… и лишь когда времени стало в обрез, потный и дрожащий от напряжения, я все же вошел в раздевалку и замер.

Кажется, я успел как раз под конец представления. К запаху пота и резины примешался вдруг еще один – опасности. Скамьи у выкрашенных мутной серой краской стен были полны разбросанной одежды, и людей тут было немало… но в то же время царила неприятная такая, злая тишина. Петр со спущенными штанами безвольно повис на руках одноклассников, Игорь стоял на коленях, что-то вытирая с лица, и беззвучно плакал. Никогда не видел, чтобы кто-то так плакал.

– Что, голубки! – выступил вперед Андрюха. – Влюбленные… довольны? Ну что же ты стесняешься, Игорек, ртом ты работаешь хорошо. Да и сделать приятно любимому – это же за милое дело. А что при всех, так бывает. И видео это мы в сеть пустим. Звездой Ютуба будешь…

До меня не доходило, что они сделали. Вернее, отказывалось доходить. Петра отпустили, и он безвольно упал на колени. Посмотрел на Игоря, прошептал что-то неслышно и вдруг отвернулся, дрожащими руками стараясь натянуть штаны. Будто ему было стыдно. Нет, ему действительно было стыдно, но еще больше – больно. Как и всем тут, помимо Андрюхи. Но вступиться за гея идиоты не осмеливались. А я? Я осмеливался?

– Кому скажешь, что это мы, уроем, – продолжил Андрей, хватая Игоря за волосы. – Не надо так на меня смотреть. Ты пидор. Дерьмо. Конченый. И таких как ты – быть не должно.

Игорь молча поднялся, взял сумку и вышел. На Петра, да и на остальных, даже не глянул. Лишь на меня почему-то. Не осуждающе, нет… как-то…

Я стоял под холодным душем, опустив голову, смотрел, как стекают по ногам, вихрятся у ступней водяные струи. Я вспоминал глаза Игоря и понимал все яснее… С таким взглядом не живут. Точно не живут. И потому я не могу больше стоять и ничего не делать. Закрутив воду, я быстро оделся, собрал разбросанные вещи Игоря в его сумку, и, проигнорировав звонок, выбежал на улицу. Он даже переодеться не успел.

Дождь уже успел закончиться. Разливалась вокруг жара, тихо перебирал ветер ветви берез. Домой он в таком состоянии не пойдет. По улицам – тоже. Скорее всего забьется куда-то в угол, а угол тут один – небольшая рощица за школой.

Я бежал и боялся опоздать или что его там не будет. С каждым шагом понимал все яснее, что я сволочь. Не надо было с самого начала отпускать Игоря одного. Надо было помочь, а не бояться этого урода Андрея, заступиться. Надо было что-то сделать…

Игоря я нашел далеко не сразу, облазил всю рощицу, едва не переломал ноги, споткнувшись о низко растущую ветку, проклял все на свете, чуть было не влетев в кучу стекла, и вдруг заметил его… и замер. Он лежал прямо на мокрой после дождя земле, в зарослях молодой крапивы, свернувшись в клубок, и мелко дрожал от рыданий. Я опустился перед ним на корточки, некоторое время сомневался, воровато оглядывался, боясь свидетелей, а потом плюнул, оторвал его от земли и прижал к себе. Потому что не мог иначе.

Он был слаб, как ребенок. И плакал как ребенок, горько, навзрыд. И успокаивал я его как ребенка – укачивая и что-то шепча в светлые, пахнущие кровью волосы. Что? Не помню. Что-то глупое, бесполезное.

– Идем ко мне, – вдруг предложил я. – Я тут недалеко живу. Вымоешься, очнешься. Родители уехали на курорт, брат в общаге.