Кто-то из них оказался всего лишь в нокдауне, вскочил на ноги, занес заготовленную железяку — и опустил.

Били ногами в месиво из того, что было минуту назад лицом. Из черепа, смятого, как спущенный мяч, ползло нечто студнеобразное. Торчала выломанная ключица.

С безмерной, уже завинтившейся в спираль высоты в последний раз оглянулся, увидел три серые тени над распластанным телом, пронзился болью — отчаянно извернувшись, оттолкнувшись от чего-то — рванулся вниз…

Наверное, их привел в ужас мой судорожный подъем. Нашли меня не в палисаднике, где остались кровавые следы, а у дома, у самой двери. Вряд ли кто-либо подтащил, было поздно.

Д-р. Павлов. — В сознание Антон пришел на второй неделе, в больнице. Я сидел рядом. Открыть глаза он не мог, но узнал меня. Первые слова: «Не надо, сам… Я тебя прошу… только…» Пошел на поправку стремительно.

Публикатор. — Было ли расследование?..

Д-р Павлов. — Нам все и так было ясно. Антон не хотел никакого суда, никакого… «Суд уже состоялся». Я был настроен иначе, пришлось смириться.

Публикатор. — Оргаев?..

Д-р Павлов. — На следующий день после нападения укатил в командировку, в Италию.

После выписки я старался по возможности не оставлять Тоника, временами у него жил. Но иногда он просил дать ему побыть в уединении.

В один из таких моментов и прозвучал «первый звонок». В кресле за письменным столом Антон потерял сознание и просидел так, наверное, около суток, пока не явился я.

В машине, по дороге в больницу, пытался что-то говорить, но речь была неразборчива, руки и ноги плохо слушались. В больнице быстро пришел в себя и убежал.

Через неопределенные промежутки времени «звонки» начали повторяться: то кратковременный паралич, то опять потеря сознания, то слепота. Наконец, уговорил его обследоваться у Жени Гасилина, нашего бывшего сокурсника, профессора нейрохирургии. Женя, спасибо ему, не стал темнить, выложил снимки. Посттравматическая аневризма внутренней мозговой артерии. Постепенное истончение стенки. Прорыв — в любой миг. Неоперабельно. Как-то оттянуть исход мог бы только постоянный покой, полнейшее исключение напряжений, фортепиано — ни в коем случае. Антон только свистнул, когда услышал эти рекомендации.

Решил ответить на все скопившиеся письма, у него всегда были непролазные долги; принять всех больных, ждущих консультации, написать, вернее, начать роман…

Здесь некоторые из записок последних месяцев. Хронологии нет, чисел он не любил.

Здравствуй, здравствуй, спешу к тебе!..

Успею ли?.. Сколько смогу?.. Ведь ЭТО еще нужно добыть, выцарапать, ведь сокровища — по ту сторону снов…

Поднялся опять заполночь, чтобы в очередной раз попытаться выкинуть на бумагу кое-что из варева, кипящего в башке. Будет, конечно, опять только кроха, только за хвостик-то и поймаешь последнюю замухрышку, а мыслищи, которых такие табуны (желто-красные, лилово-зеленые), опять, помахав уздами, ускачут туда, за мрак, за табу… Сколько разговоров с вами, родные, ведешь в эти часы, нет, минуты, мгновения… В том и дело, что НАСТОЯЩЕЕ живет только в завременном пространстве, а вытащенное сюда, на развертку, подыхает в конвульсиях, как рыба на суше. Ну а все-таки, все-таки вы понимаете меня, милые — вот ты, кто сейчас читает — сейчас, сей миг ты и чувствуешь ТО ЖЕ САМОЕ, передается — вот этим-то моим именно кружением около да вокруг, этим ритмом невысказанности, промахиванием, ненахождением — ПОТОМУ ЧТО И У ТЕБЯ ТАК, именно так?.. Ведь слова только жалкой своей беспомощностью и вскрывают сущность…

Я за них не держусь — поэтому-то мне и даются они, слова, но вот как схватить-удержать то засонное видение, то завременное чувствование, те гроздья откровений, которые… Вот видишь? — оборвалось.