Внезапно, только что: отца я люблю, агента я ненавижу; эта фраза «пронзила» меня — ведь надо уметь отделять понятия «преступление» и «преступник».

Ёшь твою мать! Наверно, в отместку за предыдущую, слишком банальную и в какой-то степени утешительную мысль меня покарали следующим донесением. <Полчаса я сижу над рукописью. Делать нечего, я должен себя цензурировать, хотя это очень опасно, ибо стоит только начать, и пошло-поехало. Вся мера предательства и подонства была бы видна, если бы я сохранил в тексте имя, но я не решаюсь. Точнее сказать, не хочу, ведь человек еще жив.> Докладываю сверх задания, что, по моим сведениям, у… в городе Тата имеются следующие знакомые: (…), а также кровельщик «дядя…», с которым она в свое время имела интимные отношения. Да как вам не стыдно, папа! [Непроизвольно я перешел на «вы», как обращался к нему ребенком.] Но в настоящее время непосредственной связи между ними не существует.

Наконец он попал в дом К. (после нескольких безуспешных попыток), правда, с И. А. там не встретился. Агент познакомился с неким X. Л., который пережил Освенцим, а потом побывал еще и в советском лагере под Архангельском. В настоящее время, вследствие автомобильной аварии, он слеп. Ну это уж перебор, говоря языком «Гармонии». В настоящее время — слеп, а завтра?.. Я сознательно не упоминал И. А., поскольку целью визита была скорее разминка, укрепление дружеских отношений. Ах, значит, разминка, понятно. В данном случае нужны оперативные меры, которые бы способствовали личной встрече.

У Р. агент интересуется, не едет ли в Вену какой-нибудь надежный знакомый. Она ответила, что ни надежных, ни каких других знакомых, которые бы ехали в Вену, у нее нет. Между тем сама она собирается туда по интуристовской линии. Его предложение зайти как-нибудь к ней домой «для спокойного разговора» она приняла с радостью. Перед возможным визитом агента необходимо подробно проинструктировать относительно проведения направленной беседы.

Докладываю сверх задания, что мне звонила жена Д. К. и просила при случае навестить их. По ее словам, кто-то донес на ее прислугу, которая за прошедший год продала по ее поручению шесть плащей «болонья». Один из плащей она получила от Матяша Эстерхази, хи-хи, который заверил ее, что таможенные сборы за плащ им оплачены. При этом она предупредила Матяша Эстерхази, что, если в милиции возникнет вопрос о пошлине, она назовет его имя. Эти несколько строк — квинтэссенция кадаровской эпохи [Было ли это опасно, не знаю, наверное, не очень. В принципе, может, и было, но не было принципов, а в такой ситуации все, что угодно, могло иметь какие угодно последствия — в принципе; мир, в котором мы жили, начинал становиться весьма и весьма практичным, принципы больше не руководили практикой, но — на практике — все-таки постоянно ей угрожали (стр. 562)], — и все это, относящееся к упомянутой квинтэссенции, подано в ужасающем (как практически, так и теоретически) обрамлении стукаческого доноса.

Какое уж тут европейское мышление — оно накрылось плащом «болонья»!

О дальнейшем развитии событий он будет информировать нас по телефону. Мы, кстати, иногда замечали, как он шушукается с кем-то по телефону. Не знали, как это объяснить, но зрелище было не из приятных. Потом, под влиянием матери, решили, что в деле замешаны женщины. Что могло быть и правдой.

Пространная нелепица о его младшей сестре, которая направляется в Венгрию из Вены, о том, где она в данный момент находится, какие-то недоразумения, телефоны, даты. И снова детективно-романтическая фраза: Помимо хозяев дома, присутствовал также Матяш Эстерхази. Зачем он так пишет? С одной стороны, это красиво, ибо справедливо, что агент закладывает и самого себя, а с другой стороны, наивно предполагать, что Поллачек без него ни за что бы не догадался, кто там еще присутствовал.