Владимиров-младший был симпатичен Григорию. За желчным остроумием и чуть театральным цинизмом его речей чувствовался оригинальный живой ум, но и уязвленность какая-то ощущалась явно. Игорь Владимирович ушел от матери Гарика, когда тому было неполных шестнадцать, и, наверное, этот уход не прошел бесследно. Ему ли, Григорию, было не понять, что значит остаться без отца! И еще Григорий хоть и невнятно, но чувствовал себя виноватым перед Гариком, будто занял его место в жизни отца. Впрочем, познакомились они, когда Гарик уже закончил институт, и чувство вины у Григория было несколько запоздалым. Гарик относился к Григорию с насмешливой симпатией, в которой иногда вдруг проскальзывала нежность. Но Аллу не любил откровенно, всегда говорил ей колкости и называл не иначе, как «моя прелестная мачеха». Непростой человек был Гарик Владимиров… И тут Григория кольнула внезапная пронзительная, как детское озарение, но и по-детски наивная мысль: «Тогда Алла — Игорь Владимирович, теперь — Гарик?!» Дыхание у него сбилось, исподлобья, опасливо он взглянул на Соню и, когда официантка отошла, спросил с деланной веселостью:

— Ну а как вам показались модели? И художник? По-моему, он талантлив как черт. — А та пронзительная и наивная мысль не уходила, тревожно лихорадила ум.

— Машинки просто замечательные, ну прямо глаз не оторвать. Я, право же, не очень разбираюсь в этом, не знаю, как они будут выглядеть в натуре, может быть, в увеличенных размерах будут не такими трогательными, но впечатление очень… какое-то праздничное. Честное слово, — добавила она, заметив неуверенную улыбку Григория.

— Вообще-то, так и бывает. Автомобиль в натуральную величину отличается от модели и часто проигрывает по сравнению с ней, но изредка бывает иначе. Я почему-то надеюсь, что это — именно тот случай, хотя на это надеются, наверное, все. Я очень верю Жоресу, художнику. — Тревожная, лихорадочная мысль отошла, истаяла где-то в дальних потемках сознания, но оставила щемящую тесноту в груди, словно предчувствие грозящей беды, и Григорий чувствовал потерянность и бессилие что-либо изменить.

— Вы знаете, мне он очень понравился, добрый такой, лохматый, смешной немного, только очень грустный. Глаза у него такие, какие-то внимательные, а в них грусть. — Голос ее был тих и задумчив, и Григорию подумалось, что вот так же, при случае, Соня пожалеет и его, пожалеет — и тут же забудет. Он не знал, о чем говорить дальше.

Выручила официантка, расставила тарелки с закуской, откупорила сухое вино. Григорий вдруг заказал еще и водки.

— Что это вас на крепкое потянуло? — Соня чуть прищурила глаза.

— Все-таки событие, модели закончены, — небрежно ответил Григорий, наливая ей вино.

— А вообще? — осторожно, но настойчиво спросила она.

— А вообще — равнодушен, во всяком случае, не злоупотребляю. Я ведь шофер бывший. — Он помрачнел, спросил глухо: — Вы для статьи материал собираете?

Соня ответила не сразу, пристально, с тихой обидой глядя ему в глаза, пригубила вино.

— Нет, я не занимаюсь антиалкогольной пропагандой. Просто я уже насмотрелась на нашего общего знакомого и боюсь. А вы обидчивы, как ребенок. — Она улыбнулась примирительно.

— Не всегда, — тоже улыбнулся Григорий. — А что, Гарька по-прежнему? У него ведь, кажется, с сердцем что-то было.

— Нет, теперь не так, просто здоровья уже не хватает. Он ведь очень-очень способный человек, но вот… — Она мотнула головой.