— А то как же, — Виктор вздохнул. — У вас гауляйтер добрый человек, большие послабления сделал. Слыхал, как полицайский вахмистр однажды говорил: мол, такой либерализм не к добру ведет…

Четверо снова переглянулись, после чего обладатель галстука поинтересовался, как в этом городе организована власть. Виктор начал с магистратуры, где чиновники во главе с бургомистром — все арийцы, либо приравненные к ним, вроде британцев и светловолосых французов. Унтерменши, заслужившие первую или экстра-категории, работают там на низких позициях. В районных управах славян побольше. Городские полицаи — все унтерменши, даже вторую категорию берут, но комендант и офицеры, конечно, только высшая раса.

Ему задали еще несколько детских вопросов, словно на школьном экзамене — чувствовалось, что хохлы сильно удивлены, как будто у них жизнь по-другому налажена. Про немецкий гарнизон Виктор ничего рассказать не мог, потому как солдат видел редко. Он стал беспокоиться — больно уж пугали такие разговоры, но приезжие продолжали расспрашивать, ловко выведали про его работу в книжном магазине, про учебу, про предстоящий экзамен на первую категорию.

— С первой категорией костюм не положен, — задумчиво прохрипел очень большой дядька в брезентовом плаще.

— Нет, конечно. Все равно большой шаг вверх получается. Продуктовый паек прибавляют — масла, мяса и крупы вдвое больше положено по карточкам, два яйца в неделю, сахар… Опять же штаны и рубаху выдают не два раза в год, а три, ботинки каждый год новые, лекарства разные… — Виктор вдруг понял, что солнце почти закатилось, и заторопился: — Извиняйте, добрые люди, мне бежать надо. Когда стемнеет, полицаи могут задержать и на всю ночь в участок запереть.

Он объяснил про собранные в лесу витамины для старых больных родителей. Сочувственно покачав головой, большой мужик — остальные называли его Петровичем — достал из кармана плаща завернутый в газетную бумагу сверток. Потом подумал, сорвал газету и спрятал обратно в карман, а Виктору протянул пакет из жесткой коричневой бумаги.

— Держи, парень, угости родителей, — сказал Петрович. — Это наши… как бы сказать… украинские гостинцы. Сало там, колбаса. А завтра наведаемся к тебе в магазин, книжек интересных купим.

— Книжки будут очень интересные, — подозрительно подрагивающим, словно от лютого бешенства, голосом произнес дядька в кожаной куртке. — Где твой магазин, на Театральной?

— Площадь называлась Театральной в глубокой древности, еще до освобождения от большевистской тирании, — снисходительно усмехнулся Виктор. — Теперь она ГерманГерингПлатц.

Сзади затрещали кусты, и откуда-то появилась поздняя компания: тот самый квартальный с француженкой, которые вечером заходили в магазин Стивенса, а с ними еще два полицая и девка из славянок. Ясное дело, гулянку затеяли. Молодцы, мужики, арийку на такое дело уговорили, пусть даже из второсортных…

— Кто такие? — строго рявкнул полицай с нашивками околоточного. — Аусвайс, шнеллер!

— Мы с Украины, пан полицай, — залебезил Петрович, низко кланяясь. — По торговым делам посланы канцелярией херра гауляйтера… Прошу до нашей телеги. Там и аусвайс, и горилка найдется, и закуска добрая.

Услыхав про горилку и закуску, околоточный повеселел, но веселья ему и без того хватало, так что на ногах едва держался. Покачнувшись, он неловко задел дерево и разодрал об острый сучок рукав на локте. Компания шумно удалилась за деревья, а Виктор торопливо припустил в сторону станции. За спиной завизжали женские голоса, потом все затихло.

Бегал Виктор плохо — на сотом метре стал задыхаться, на двухсотом сильно закололо в боку.