— Вот еще, — возмутился Игорь. — Уж ты скажешь…

Мне тоже захотелось плакать. Я представила себе на миг Юрку, самого маленького, беззащитного в классе, и силой заставила себя удержаться от слез.

А он все шел не оборачиваясь и скрылся в толпе школьников, которые, как и он, пришли в «первый раз в первый класс».

Потом случилось так, что все наши волнения и тревоги оказались напрасными. Уже с третьего класса Юрка начал безостановочно расти, к четырнадцати годам вымахал ростом чуть ли не выше Игоря, и я надеялась, что он не остановится: будет расти еще и еще.

Игорь говорил:

— Кем он станет, не знаю, но баскетболист, надо думать, получится из него отменный — радость команды и ее надежда…

Мила жаловалась, что не напасется на него рубашек, джинсов, обуви и трусов, почти мгновенно из всего вырастает.

…Игорь вынул новую сигарету. Я встала, открыла форточку. Мой немой, но в достаточной мере выразительный и красноречивый укор отрезвил Игоря.

— Прости, мама, — виновато сказал он. — Я тут надымил у тебя.

— Ты же обещал бросить курить. — напомнила я. — Где же твое слово?

— Брошу, — сказал он.

— Когда?

— Со временем.

Юрка обычно говорит: «Со временем или раньше».

Как хорошо, что Юрка не курит! Я знаю, он не обманывает меня, он бы признался, если бы курил. Но нет, не курит и не курил ни разу…

Он виделся мне в этот миг как живой, словно бы находился здесь, рядом, возле нас, знакомая до последней родинки — длинная, всегда загорелая шея, сильные мальчишеские руки, крупный рот, складочка между бровей, выгоревшая от солнца прядь надо лбом…

Казалось, он вплотную приблизился в этот миг ко мне, говорил что-то, хмурился я снова улыбался…

Рука об руку с Юркой я шла по дороге, ведущей назад, в прошлое. Я снова сидела рядом с ним за столом, он писал свои примеры и предложения, а я проверяла и находила ошибки, он злился и снова писал в тетради, и я опять проверяла то, что он написал.

Я провожала его на каток, кутала ему горло шарфом и знала, что, выйдя на улицу, он мгновенно сдернет шарф и быстро забудет все мои советы и наставления.

Он оказался превосходным баскетболистом — я ходила в спортзал тайно от Юрки поглядеть на него; и рыскала по всей Москве, искала ему подарок ко дню рождения; и навещала его, когда он болел, ставила ему горчичники на его сильную загорелую спину со знакомой, похожей на изюминку, темно-коричневой родинкой между лопатками; и кипятила ему молоко, а он незаметно выливал молоко в цветочный горшок.

Я спросила Игоря:

— Ты что, стал меньше любить своего сына?

— Меньше? — переспросил он.

— Ну да, меньше, после слов, которые сказала Мила?

— Я хочу знать правду, — ответил он.

— Правда одна, — сказала я. — Одна-единственная, справедливая и неделимая.

— Именно?

— Юрка был и остался твоим сыном, — сказала я. — Понял? Был и остался.

Он взял мою ладонь, прижал к своим губам, я кожей ощутила сухой, неровный жар век, шероховатость щек.

— Мама, — сказал Игорь, — что же мне делать? Скажи, что?

— Перестань! — строго заметила я. — Что это такое? Вдруг раскис, как желе, сам же учил Юрку никогда, ни при каких обстоятельствах не пищать! — Он опустил мою руку. Я повторила: — Юрка был и остался твоим сыном.

Он медленно покачал головой.