Он встал, продолжая бормотать, и принялся шарить в кухонном шкафу рядом с обогревателем. Я услышала, как он разговаривает сам с собой, и потянула Микки за рукав.

– Не надо мне было тебя просить об этом, прости, – в отчаянии прошептала я. – Давай просто уедем, а? Пойдем…

Быстрее, чем я считала возможным для человека в таком состоянии, Терри развернулся и бросился на Микки. В его руке был старый, времен Первой мировой войны, штык, тускло-серая сталь с зазубренными краями. Я знала этот клинок: он ходил по рукам, но никто не хотел оставлять его у себя; было в нем что-то – что-то нехорошее; у нас были свои суеверия – скверные клинки, проклятые байки, неживые вещи, на которых лежало какое-то заклятье. Терри получил клинок в обмен на какие-то запчасти. Он показывал его в пабе, взвешивая в руке, рассуждая о том, сколько человек им прирезали. А теперь прижал его к горлу Микки.

С его губ свисала толстая белая слюна, желтые глаза вылезли из орбит, покраснели.

– Вы, мудачье, слишком хороши для таких, как я, да? Ты и мисс Высокомерие, и этот ёбаный Карл за вами, о да, мы все знаем, мы все знаем, что это он решает. А в пабе я не стою даже вашего плевка, так? Не желаете проводить, бля, свое ёбаное время с таким дерьмом, да? Но когда вам кое-что надо, тогда – ах, Терри, разреши войти? Ах, Терри, мы с тобой выпьем… Да, вы приходите ко мне, когда вам нужна дурь, мудилы, я видел, как вы шептались, гоготали. Ну, теперь-то не гогочете… А? Возьму и уделаю тебя. Тебя и твою пизду. И никто меня не найдет, потому что я сваливаю и никогда не вернусь, меня никогда…

Тяжелое лезвие дрожало в его руке, сквозь отчаянный стук сердца и прилив адреналина я увидела, что Микки пытается увернуться, зайти сбоку, но Терри тоже это заметил, он поднял нож, завизжал и двинулся вперед…

И тут меня охватила слепая ярость, точно сработал детонатор бомбы; ублюдок, он не должен поранить Микки, вонючий мудак; я бросилась на него, всем телом его толкнув, он рухнул на пол, я упала на него сверху; не думая, рефлекторно, я схватила его за рубашку и ударила головой о каменный пол: раздался тошнотворный хруст.

Я сразу же слезла с Терри, а Микки выхватил штык из его вытянутой руки и забросил на диван. Терри не шевелился. Я повернулась сказать Микки, что нужно сваливать, пока Терри не пришел в себя. Я понимала, что с Терри неладно, но не понимала, что случилось; почему он выгибается дугой и трясется, а глаза закатились, точно от удара током. Я закричала и вцепилась в Микки, мы оба отпрянули от этих содрогающихся, трясущихся конечностей.

Затем это прекратилось. Мы с Микки стояли посреди грязной, отвратительной комнаты, в ужасе вцепившись друг в друга, а Терри неподвижно лежал на полу, и тут мы оба поняли: что-то не так, – и на секунду нам обоим показалось, будто мы слышим ужасный рев, точно вихрь пронесся по дому, и я спрятала лицо у Микки на груди, мы оба съежились, а потом все закончилось. В комнате стало абсолютно тихо, тишина и холод, как на высокогорном озере.

Мы стояли, застыв, и смотрели на Терри. Я опустилась на колени и осторожно тряхнула Терри за плечо.

– Терри, Терри, ты… Терри, я вызову «скорую», Терри, ты можешь… – Я посмотрела на неподвижного Микки: лицо у чего было абсолютно белым. Я еще раз потрогала Терри за плечо, его голова вдруг дернулась, я в испуге отпрянула и скрючилась на полу, ожидая, что Микки заговорит, сделает что-нибудь, но он лишь стоял и молчал.

И тут впервые накатила паника. Она разрасталась у меня внутри, разливаясь по конечностям, горячая, точно кипящее масло. Я не могла заставить себя еще раз прикоснуться к Терри, но, трясясь и уговаривая себя, попыталась нащупать пульс на безжизненной руке. Ничего.