Он послал к Цинне сказать, что готов признать его консулом и следовать всем его приказаниям. Тот охотно принял его предложение, назначил его проконсулом и послал ему фасции и прочие знаки его сана. Марий же заявил, что убранство это не подходит в его положении, и явился перед Цинной в бедном одеянии, с длинными всклокоченными волосами и бородой и жаждой мщения на лице.
Отряды Мария и Цинны обложили столицу подобно надвигающейся грозе. Цинна и Карбон расположились на Яникуле, Серторий – на Сервиевом валу, между тем как Марий своим возросшим до трех легионов скопищем занял береговые города Лациума и изменническим образом захватил Остию, которую передал своей дикой орде на разграбление и разрушение. После этого и он расположился перед Яникулом. Город был в беспомощном положении. Обнаружился недостаток продовольствия и голод. А вожди собранных для защиты города войск были ненадежны и нерешительны, так что солдаты толпами переходили на сторону Цинны; рабы, призванные Цинной к свободе, стремились из города в неприятельский лагерь. Наконец, сенат счел необходимым отрядить к Цинне и Марию послов с просьбой вступить в город и поступить с гражданами снисходительно. Цинна выслушал послов, сидя в консульском кресле, и дал благосклонный ответ; Марий же стоял возле кресел и не проронил ни слова, но его мрачный вид и неприязненный взгляд слишком ясно свидетельствовали о мстительном настрое его души.
Когда городские ворота отворились, Цинна вступил в Рим; но Марий остановился у ворот и со злобной усмешкой заметил, что он изгнанник и закон возбраняет ему войти в родной город. Немедленно же граждане поспешили в созванном на площади народном собрании отменить приговор об его изгнании. Но едва только поданы были голоса тремя или четырьмя трибами, как Марий вступил в город со своими дикими ватагами. И тут началось торжество террора. Победители решили истребить всех выдающихся мужей оптиматской партии и конфисковать их имения. Ворота были заперты, и пять дней и пять ночей продолжалась в Риме непрерывная резня; за лицами же, успевшими бежать, еще целые месяцы охотились на всех дорогах, во всех городах Италии. Первые мужи государства погибли. Так, консул Октавий не пожелал бежать и ожидал убийцу на Яникуле в консульском убранстве. Л. Мерула, назначенный против своей воли в консулы на место Цинны, предварительно сняв с себя жреческую повязку, вскрыл себе вены у храма Юпитера, жрецом которого он состоял. Оратор М. Антоний, дед триумвира, нашел убежище у одного бедного приятеля своего. Когда этот последний послал за хорошим вином к содержателю литейного дома, то посланный раб чистосердечно рассказал, что господин его хочет хорошо угостить укрывшегося у него Антония, а продавец рассказал об этом Марию. При этом известии Марий, сидевший в то время за ужином, поднял радостный крик, захлопал в ладоши, и друзьям едва удалось остановить его и не дать броситься туда, чтобы убить своего врага собственной рукой. На посланных убийц красноречие молившего о пощаде Антония произвело такое впечатление, что никто не решался убить его, пока предводитель их, остановившийся в дверях, вошел и отрубил ему голову. Когда тот принес ее Марию, то он обнял его. Лутаций Катул, бывший сподвижником Мария и участником триумфа его над кимврами, удушил себя в своем доме угарным газом, после того как Марий на все ходатайства друзей его отвечал только: «Он должен умереть». Марий был виновником всех происходивших тогда ужасов. Кровожадность и мстительность совершенно затуманили рассудок престарелого мужа, который в винных парах заглушал голос человечности. Сопровождаемый шайкой рабов, ходил он по улицам, и на чей поклон он не отвечал, того убивали. Трупы без голов валялись на улицах, отрубленные головы прибивали на площади к ораторской трибуне. Некоторые тела он велел волочить по площади, а тело Г. Цезаря, по его приказанию, было при погребении проколото еще раз. Его телохранители проникали в дома бывших господ своих, грабили и убивали, бесчестили женщин и детей. |