— Что до этого, так ты прав, безусловно, прав. Да, народ здесь никудышный. Понятия не имеют о чести. Это ты верно говоришь. Их птица еловый усач, а не турул, как у нас. Да и ту они готовы слопать вместе с потрохами. Себялюбивые собаки! Разве они кому что дадут? Они даже бога обманут. А деве Марии чем пустили пыль в глаза? Ласточку ей подарили, дескать, пускай она будет богородицыной птицей, и берегут ее, не трогают, птенцов не выкрадывают из гнезд и носятся с ней всячески. А почему не жаворонка ей отдали или рябчика? Потому что эти им на жаркое годятся. Даже птенчиков воробышков… и тех зажаривают и едят. Ну, а ласточка ни на что не годится, так вот пускай она и принадлежит богоматери. Ности нервным движением вынул часы.

— Все это, брат, верно, но стрелки бегут неумолимо, поэтому попрошу тебя поближе к делу.

— Что ж, ладно, поговорим о деле. Это не мешает. Так о. какой же сумме речь идет?

— Мне нужны две тысячи форинтов, причем за пятнадцать минут.

Старик Ности всегда так разделывался с долгами — брал взаймы вдвое больше. От этой дурной привычки он не отступался даже в самые критические минуты.

— Хм, кругленькая сумма. За такие деньги король Жигмонд некогда целый город заложил.

— Прошу тебя, не рассказывай мне ни о короле Жигмонде, ни о птенцах, очень прошу тебя.

— Ладно, не буду. Но сперва давай выясним суть дела, — весело промолвил Коперецкий, а это значило, что ему пришла в голову спасительная идея. — Ты, батенька, скажи мне прежде всего, к кому ты приехал?

— Это как же понять?

— К барону Коперецкому или к председателю ссудо-сберегательной кассы?

— Разумеется, к барону Коперецкому.

Коперецкий так расхохотался в ответ, что, казалось, даже стены затряслись, да и козел под столом перестал жевать свою жвачку.

— Ну, тогда ты и впрямь по адресу явился. Коперецкий не может дать тебе ни гроша, он и сам в долгу как в шелку.

— Ладно, стало быть, я пришел к председателю ссудо-сберегательной кассы, — нетерпеливо перебил его Ности.

— Вот как? К председателю? Это другое дело. — И рыжеватые колючки бровей Коперецкого подскочили до самых корней волос. — О, боже мой, какая неприятность! Ведь как председатель я не могу тотчас дать тебе денег. Прежде надо созвать правление, чтоб оно проголосовало, а на это потребуется не меньше двадцати четырех часов.

— Ну, так черт тебя побери! — вскипел степенный депутат парламента и помчался вон без шляпы, без трости, гонимый исконным инстинктом человека бежать неведомо куда, лишь бы за помощью.

— Ого, погоди-ка! — кинулся за ним Коперецкий и поймал его в коридоре. — Мне что-то в голову пришло.

— Что еще?

— А ну-ка, вернись. Ты ведь даже шляпу забыл. Куда ж ты помчался так? Я вспомнил, что есть у нас постановление, согласно которому председатель может выдать деньги на свой страх и риск, если только ему оставят за это что-нибудь в залог. Ну вот. Дай мне только какой-нибудь залог.

— Израиль, не будь, по крайней мере, смешным. У меня, дружочек, никаких драгоценностей нет с собой, вот разве только эти три конских каштана, которые я ношу в кармане против кондрашки.

— Как так нет? А этот стеклянный брелок в золотой оправе, который болтается на цепочке для часов?

— Это портрет Вильмы. Честно тебе скажу, он стоит не больше форинта.

— Все равно. Мне этот медальон нужен. Я удовольствуюсь им. Они дружелюбно ударили по рукам, и Ности отцепил медальон.

— А все же ты, Дваи, славный малый. Спасибо за услугу я при первой возможности выкуплю свой залог.