Фери, пожалуй, и приискал бы, да не очень-то обстановка позволяла, слишком много глаз было устремлено на него и на Мари. У губернаторши хватило такта не сажать их вместе. Но если б они даже сидели рядом, говорить им пришлось бы лишь на нейтральные темы. А это еще мучительнее, чем не говорить вообще.

Им выпал на долю всего один-единственный миг, когда хозяйка дома поднялась из-за стола, а беспорядочно разбредавшиеся гости, толкаясь вокруг, машинально протягивали руки вперед, вправо, влево, где виднелась незанятая ладонь. Как и что тут было, сказать трудно, но Мари вдруг словно током электрическим ударило, и затуманившимися глазами она увидела, что ее рука лежит в руке Фери. Чья рука была горячее, чья больше дрожала, чья первая потянулась к другой — кто знает? Но прикосновение было столь сладостным, что оба ощутили острое наслаждение.

— О, Мари, Мари, разве так мы должны были стоять друг против друга, так холодно…

— Не я тому причиной, — чуть слышно выдохнула Мари и медленно, осторожно потянула свою руку назад.

— Где я могу с вами поговорить?

— Со мной? (С детским удивлением она подняла голову.) Господи, ну где? — сказала она и пожала плечами, потом бессильно уронила руки, — Не могу сказать, не знаю. — И, отойдя от него, замешалась в толпе.

В салон подали чай, гости расположились но трое, по четверо у маленьких столиков, болтали, шутили, время летело быстро, никто даже не заметил, как наступила полночь.

— Может быть, пора ехать, сердечко мое? — напомнила Мари госпожа Хомлоди. — Я неважно себя чувствую. Сейчас позову сюда Фери Ности.

Мари не ответила ни слова, язык ее, казалось, онемел, но дрожавшие губы и поднятые дуги бровей выражали отчаянный немой вопрос Госпожа Хомлоди погладила ее по голове. Так обычно успокаивают детей.

— Ности едет ночевать к нам, в Воглань. У него какие-то дела с Хомлоди, я скажу ему, чтобы он велел запрягать, по крайней мере, нас будет сопровождать мужчина, хотя и в другой коляске.

Найти Фери было легко, он уселся в уголке напротив, быть может, чтобы оттуда издали смотреть на Мари, но в одиночестве он оставался недолго, обе баронессы Кракнер, одна слева, другая справа, взяли его в настоящую осаду. «О, бесстыдницы!» — думала Мари, и сердце ее так ныло, так болело, что словами этого не выразить.

Госпожа Хомлоди могла поманить его рукой, но семейный лозунг гласил: «Никакой бестактности, даже видимости сватовства, которое затронуло бы достоинство семьи», — поэтому она встала и сама подошла к Фери.

— Вели запрягать! — тихо проговорила она. Фери исчез, а немного погодя доложили, что коляска подана.

Вскоре они были внизу под сводчатыми воротами, где па стенах висели древние булавы, копья, кожаные ведра и где взад и вперед мерными шагами расхаживали вооруженные стражи с заиндевелыми усами. Дамы заняли места в экипаже. Госпожа Хомлоди поправила на Мари шубку из голубого песца, а головку укутала в большой платок так, что виднелись только глаза да кусочек белого лба. Лакей Хомлоди вспрыгнул па облучок, экипаж тронулся, освобождая место другой коляске с застоявшимися лошадьми, беспокойно цокавшими копытами по стертым гранитным камням.

— Стоп, моя сумка! — вскричал Бубеник.

Пришлось ему сбегать в конюшню за сумкой, время и расстояние было потеряно, и, хотя Фери пустил свою черную четверку во всю прыть, все же только за городом, у паровой мельницы Рота, он настиг экипаж и поехал рядом; бросив вожжи кучеру, Фери неожиданно прыгнул и единым махом оказался в экипаже Хомлоди. «Ловок, разбойник», — покачал головой Бубеник.

— Ты спятил? — набросилась на него госпожа Хомлоди.