|
Кузьмина в его исследовании "Лагерники"): рабский характер труда заключенных в советских лагерях 1930-х – 1950-х годов определялся (с политической стороны) диктатурой сталинского типа, нацеленной на подавление любого инакомыслия (даже в потенции) во всех без исключения слоях общества, а со стороны экономической – усиленной (на износ) эксплуатацией основной массы лагерного "контингента" в районах, непригодных для добровольного проживания населения. Освоение этих территорий шло ценой колоссальных жертв всего "советского" народа и огромных физических лишений и тягот заключенных. Сталинско-советский режим при этом лишь примитивно использовал только мускульную энергию как мужчин, так и женщин. После эпохи "великих строек" и войны такая модель использования труда лагерников стала (окончательно и очевидно) экономически неэффективной. Но очередные волны политического террора в конце 1940-х – начале 1950-х годов по-прежнему "гнали" заключенных в ГУЛАГ с превышением всех плановых норм. Системный кризис и экономический упадок гулаговской "империи" связан с неприемлемостью в середине XX столетия классического типа рабства, ненужностью, бессмысленностью и отрицательной хозяйственной результативностью применения в огромных масштабах грубого физического подневольного труда, в том числе и прежде всего – труда заключенных.
В условиях сталинско-советского режима любой гражданин (от дворника до министра) мог в любой момент стать рабом государства, внезапно лишиться всех прав, имущества, жилья, репутации – и быть брошенным на лесоповал (под "зеленый расстрел" – как это называли в лагерях) или в рудники (под "сухой расстрел"). Непредсказуемость и неожиданность сталинских репрессий действительно парализовывали мышление и волю всех слоев "советского" общества – то, в чем нет внутренней логики, понять невозможно. В отличие от античного раба, "простой советский заключенный" формально бесплатен: он взялся "ниоткуда" – из общества, где НКВД-МВД могли "набирать" в рабский "контингент" для своего "основного производства" кого угодно и сколько угодно. К тому же, бывший лагерник (при оптимальном "раскладе" судьбы) "возвращается" в общество ("исправленным и перевоспитанным"). Поэтому стоимость заключенного – есть цена его физической силы. Но государство, торгуя собственными гражданами в царстве "плановой экономики" (этапный вагон "зеков" – за десяток-другой кубометров пиломатериалов, или за пару-другую тракторов либо автомобилей, или за цистерну "солярки", или за партию запчастей и т.п.), тем самым ставит себя вне этического и правового пространства. А ведь и в эпоху античности рабы стоили довольно дорого: так (при относительно низких ценах на рынках "живого товара") в древней Дакии (II век нашей эры) 6-летняя девочка-рабыня обходилась покупателю в 205 денариев, 15-летний мальчик-раб – в 600 денариев, квалифицированный раб-ремесленник – от 750 до 2.000 денариев. Отметим, что ягненок стоил тогда 3,6 денария, поросенок – 5 денариев, литр вина – 1,85 денария. Таким образом, по рыночной цене за мальчика-раба можно было приобрести 166 ягнят, или 120 поросят, или 320 литров вина. Так что покупка раба являлась серьезным вложением капитала, что предопределяло и соответствующее отношение владельца к "живому товару" – к нему относились, во всяком случае, не хуже, чем к скотине… Рабство XX века стало явлением, экономически гораздо более отсталым, чем античное рабство. Сталинско-советское государство безнадежно "продешевило", исключив товарно-денежные отношения из системы реально существовавшей латентной работорговли. Подготовив высококвалифицированную "рабсилу", оно использовало ее в лагерной хозяйственной системе крайне примитивно и узко функционально: "человек-пила", "человек-тачка", "человек-топор". |
