68 лет прожил Кутузов и 55 лет носил он мундир русской армии — сначала кадетский, потом офицерский и в конце генеральский, но более других дорог и памятен ему остался тот самый — первый.

В один из летних дней 1759 года Мишу Кутузова вывезли из Петербурга в лагерь вместе с такими же, как он, «новиками» на телегах — по шесть человек на каждой, одетых во все домашнее, не обученных ходить строем, не знающих воинских команд.

Вывезли их утром и повезли сначала по тряским, крытым булыжником городским улицам, потом по пыльным дорогам предместий и, наконец, по берегу Невы мимо дач, хуторов, мельниц, туда, где уже разбили лагерь старшие его товарищи.

Солнце в тот день палило нещадно, хотелось пить, потом захотелось есть, но обоз катился вперед, и солдаты-ездовые отвечали мальчикам одно и то же:

—    Терпите, барчата. Такова солдатская доля — терпеть да превозмогать.

Вечером обоз остановился на берегу Ижоры. Миша едва слез с телеги. Ему хотелось лечь хоть на землю и немного отдохнуть от долгого и трудного переезда. Да не тут-то было.

—    Ставить палатки! — закричал вдруг какой-то безусый юнец почти таких же лет, что и Миша, только, в отличие от приехавших, одетый в красно-черный кадетский мундир.

Миша и еще пятеро мальчиков, ехавших вместе с ним на одной телеге, начали ставить палатку, в которой им предстояло ночевать. Палатка была обыкновенной, солдатской, из толстой парусины, но казалось, будто сделана из жести — такой тяжелой и жесткой она была.

Миша и его товарищи уже слышали бой барабана и крик: «Ужинать!», уже другие мальчики убежали к костру, откуда вкусно запахло кашей, а они все еще крутились вокруг палатки, укрепляя ее остов, натягивая веревки и поглубже забивая в землю колышки. Наконец, все вроде было готово, и Миша со своими новыми друзьями тоже побежал к костру.

О, какой необыкновенно вкусной оказалась солдатская каша! Миша не только выскреб ее ложкой всю до донышка, но еще и собрал остатки хлебной коркой. Он не однажды видел, что так поступали дворовые и мужики в Федоровском. Все они до капельки съедали щи, до крупинки — кашу, а хлебные крошки обязательно сметали со стола в ладонь и бережно отправляли в рот, стараясь, чтобы ни одна крошка не упала на пол.

«Вот так и я нынче», — подумал Миша. И потому что он всегда старался понять, отчего происходит то или другое с ним самим или с другими людьми, подумал: «А почему и я сегодня ел кашу, как мужик, и даже котелок вычистил коркой?»

И вдруг понял.

Миша вырос не в бедной семье. И, казалось, могла ли его удивить обыкновенная, к тому же чуть подгоревшая каша? А ведь вот — не только удивила, но даже восхитила.

И произошло это оттого, что сегодня, прежде чем опуститься у костра на теплую землю и получить в только что выданный ему солдатский котелок черпак каши, Миша много и упорно трудился.

А пролежи он целый день на боку в садовой беседке или у себя в комнате, разве показалась бы каша такой вкусной? Нет, конечно.

Потому что если человек здоров, то есть ему не хочется только потому, что он перед тем не работал, а ленился и бездельничал.

А сегодня Миша устал и наработался так, как каждый день работали и уставали крестьяне и солдаты. Оттого и аппетит у него сегодня был таким же, как и у них, и даже ел он не как хорошо воспитанный мальчик из дворянской семьи — ложкой с тарелки, — а как крестьянский паренек или солдат-новобранец — хлебной коркой из котелка.

А вскоре после ужина, когда уже закатилось солнце и на темное небо выплыл золотой кораблик месяца, Миша услышал первый крик медной военной трубы, увидел, как тотчас же отовсюду побежали к палаткам кадеты.