— Не в этом дело.

— А в чем?

Она повернулась ко мне. Ее лицо мгновенно стало пунцовым и влажным от пота, словно она натянула другую маску. Я испуганно смотрел на наморщенный лоб и покрасневшие глаза.

— Дядя Эдмунд, тебе правда очень хочется успеть на тот поезд?

Эдмунд.

— Эдмунд.

— Да, Флора. Впрочем, следующий тоже сгодится. Но я спросил тебя, в чем дело. В Лидии?

Водопад мягко вплетал наши голоса в свой шум, создавая атмосферу уединения.

— Сказала же, нет. Я хочу, чтобы ты остался и кое-что для меня сделал.

Она перестала плакать и вытерла лицо тыльной стороной руки. Потемневшие пряди волос прилипли к влажной шее.

— Что случилось?

Меня тревожил ее дикий вид и окружающее безлюдье. Флора произнесла что-то, чего я не разобрал или, скорее, разобрал наполовину и не поверил.

— Что?

— Я беременна.

Я уставился на нее. Не может быть! Меня окатило жаром, точно голову обернули горячей тряпкой. Я покраснел от удивления, от стыда и от непонятной, но жестокой боли.

— Нет!

— Боюсь, что да, Эдмунд.

Флора немного успокоилась. Она осторожно, будто ваятель, провела по лицу обеими руками, оставив на щеках длинные зеленые полосы. Затем посмотрела на свои темно-коричневые ноги в пруду.

— И ты должен мне помочь. Просто обязан. Больше некому. Ты ужасно шокирован?

— Нет, конечно, — сказал я.

Но я действительно был потрясен и перепуган до глубины души. Я едва сдерживал дрожь.

— Думаю, ты шокирован. Отец говорит, ты немного пуританин.

Это раздосадовало и отрезвило меня.

— Но ты уверена? Возможны ошибки…

— Уже вполне уверена.

— Кто он? Кто это сделал?

Я понял, что сжимаю кулаки.

— Неважно, — отмахнулась Флора. — Парень из колледжа. Его зовут… Чарли Хопгуд. Но он тут ни при чем.

— А мне так кажется, что очень даже при чем! Ты сказала родителям?

— Не дави на меня, Эдмунд. Нет, не сказала. Конечно, не сказала. Я сказала только тебе.

Я попытался успокоиться, чтобы не оттолкнуть ее. Но мне все еще было очень не по себе.

— А этот Хопгуд знает, надеюсь?

— Нет… Да. Он уехал. Он никто. Забудь о нем. Надо самой справляться.

— Флора, Флора, по-моему, ты должна сказать об этом родителям.

— Не будь глупцом! — Слезы внезапно брызнули из ее глаз, падая на платье и на мою зеленую руку. — Ты же знаешь отца. Он захочет кого-нибудь убить. А от матери нет проку. О боже, зачем я тебе-то сказала?

— Малышка, прости. Успокойся, пожалуйста. Я постараюсь и все пойму. Но ты любишь этого парня? Хочешь выйти за него замуж?

— Нет! Я же говорю, что он никто. Я тебе говорю, что попала в беду и ты должен мне помочь. Иначе я убью себя. Плавать я не умею. Возьму и утоплюсь в этом пруду!

Она бросила горстку ромашек на тугую черную поверхность пруда.

— Не говори так! Чем я могу помочь, Флора? Не лучше ли поступить честно и…

— Ты можешь найти мне на юге доктора, который сделает операцию, и одолжить на это денег.

Она говорила энергично и холодно, вытирая слезы. Потом вытащила ноги из воды и принялась сушить их в высокой траве. Увидев ее гладкие загорелые ноги, я почувствовал, что все ее существо совершенно изменилось для меня.

В невероятном смятении я вскочил на ноги. Ее беременность вызывала во мне такой же ужас и инстинктивное омерзение, как если бы она сказала мне, что у нее какая-то гадкая болезнь. С этим мешалось нравственное неприятие ее положения и предложенной ею меры.