Я внезапно очнулся от сна и сел, прислушиваясь. Меня разбудил некий тихий звук. Комнату озарял лишь самый слабый намек на свет, первый свет утра. Я одеревенело сидел, подобно оживленному трупу, глядя в незнакомое окно, а сердце колотилось, то ли от сна, то ли от того, что потревожило меня, чем бы это ни было. Когда комната немного проявилась сквозь тусклый серый полумрак, я вспомнил, где я и почему испытываю отвращение, почти ужас оттого, что все еще нахожусь в этом доме. Я откинул одеяло и спустил ноги с кровати.

Хотел включить свет, но передумал. Был ведь какой-то звук, который я старался вспомнить, но дремлющее сознание не давало ответа. Возможно, какое-то животное забрело в комнату, возможно, кто-то поблизости заговорил или крикнул. Наверное, глупо было не включать свет, сумрачная комната — само воплощение моей тревоги, однако некий инстинкт подсказывал мне спрятаться, словно оно здесь, но обо мне еще не знает. Я осторожно встал и снова прислушался. В доме царила тишина, и все же он был живым, он тихонько дышал в такт дыханию спящих женщин. Дрожа, я подкрался к широко распахнутому окну. Слабо брезжил рассвет, почти не отличаясь от ночной тьмы, очерчивая лишь силуэты берез. Луна ушла. Сад потерялся во мгле. Я слегка наклонился и уставился в серую муть холодного, влажного, туманного воздуха, непроницаемого для глаз.

Вдруг что-то появилось на лужайке. Что-то яркое и цветное возникло посреди серой мглы. Я уставился на видение с восхищением и ледяным ужасом. Я не понимал, что это и даже где оно. Может, на земле, а может, и в воздухе. Оно немного переместилось, как будто попятилось, и исчезло. И раздался звук, очень тихий, то ли стон, то ли вздох. «А-а-а-ах…» — такой звук может издать кто-то, кто находится в одиночестве. Цветная штука появилась вновь, и я понял, что это фонарик, который светит на траву. Рядом с ним я постепенно различил призрачную женскую фигуру.

Первой безумной мыслью было, что это Лидия вернулась домой. Потом я подумал, что это Флора, Флора отчаявшаяся, Флора, сошедшая с ума. Но хотя фигура и была неясной, едва обрисовавшейся в рассветной дымке, я понял, что это не Флора. Это был кто-то другой, кто-то неизвестный. Я вновь услышал звук, четко разнесшийся во влажном тихом воздухе, чуть выше, чуть громче: «А-а-ах…» Кто стоит там в одиночестве и причитает перед темным домом, как человечек на страшной картинке?

Глядя на эту фигуру, я в смятении понял, что я единственный, кто не спит. Я единственный свидетель. Я единственный, кого призывают. Словно вестник, видимый только жертве, эта женщина пришла за мной. Я натянул штаны и куртку поверх пижамы, надел туфли. В темноте спустился по лестнице и неуклюже затеребил цепочку на передней двери. Тихо открывая дверь, я чувствовал себя одновременно охотником и добычей. Фигура оставалась на месте, и это меня отчасти успокоило. Я все еще не был убежден, что она не плод моего воображения, и, если бы она исчезла навсегда, все стало бы куда страшнее. Я остановился в тени крыльца. Небо посветлело.

Она, видимо, слышала звяканье цепочки, когда я открывал дверь. До нее было около ста ярдов, и она стала еще неподвижнее, зная о моем приближении. Ее лицо расплывалось пятном. Я пошел к ней навстречу, осторожно ступая сперва по заросшему сорняками гравию, а затем по траве. Я принуждал себя двигаться как можно тише, опасаясь спровоцировать очередной стон, быть может, даже вопль, который вернет к жизни дом за моей спиной, заставит его ощетиниться огнями и лицами. Женщина не шевелилась, хотя я видел, что она смотрит на меня. Ничто не нарушало тишину.

Когда до нее оставалось около десяти ярдов, я остановился. Невозможно было толком различить ее лицо, но она казалась молодой. На ней было длинное платье. Между нами возникла странная напряженность. С непонятным возбуждением я предвкушал ее страх, ожидал, что она закричит и побежит от меня. Я хотел успокоить ее, но тишина была заклятием слишком сильным, почти непреодолимым, и я ощущал какое-то бесстыдное наслаждение, стоя перед ней, словно оба мы были голыми.