— Нет. Ты уже был выше, намного выше. Ты говоришь о Виттории.
— Из какого места в Италии ты приехала, Мэгги? Глупо, но я забыл. Из Вероны?
— Нет, это была Джулия. Я приехала из Рима.
— Из Рима, ну конечно. Я помню, ты показывала нам картинки.
— Ты бывал в Риме?
Казалось странным, что она не знает. Хотя откуда ей знать?
— Нет. Во Флоренции был, в Венеции. А в Риме не был. Помнишь, ты говорила нам, что возьмешь нас туда, украдешь нас? Мы отчаянно фантазировали об этом. Или это Карлотта говорила?
— Нет, я. Карлотта приехала из Милана.
Ее голос принадлежал утонченной англичанке, национальность выдавал лишь очень слабый акцент. Она была образованной, способной девушкой. Что обрекло ее на бессмысленную жизнь в этом мрачном семействе?
— Боюсь, вы все у меня в голове перемешались, — признался я. — Интересно, где они сейчас…
— Замужем.
В ее устах это прозвучало как название далекой страны. Меня охватил внезапный приступ боли, и я поспешно продолжил:
— Северяне мечтают о юге. Интересно, а южане мечтают о севере? Ты мечтала?
— Когда-то я мечтала о севере, мечтала о силе.
Это тоже поразило меня, хотя я не мог сказать почему. Я смотрел, как она бодро подтягивает сушилку к потолку. Великанское белье Отто развевалось в теплом дыхании плиты, вопиюще непристойное.
Вид вещей моего брата, выстроившихся в ряд, точно слабоумная скалящаяся армия, почему-то вызвал у меня прилив раздражения и некие более неприятные чувства. Я хотел смести Отто с пути. А потом понял, что готов перескочить через разделяющую нас пропасть и попросить Мэгги о помощи.
— Я превратился в неудачника, когда приехал сюда, — сказал я.
Мэгги медленно вытерла руки о полотенце и посмотрела на меня со слабым интересом. Видимо, она осознавала масштабы моей просьбы. Но произнесла лишь:
— И теперь ты уезжаешь?
Ее невозмутимое согласие с моим замечанием неожиданно глубоко ранило меня. Не то чтобы мне хотелось услышать, что я неплохо справляюсь и никто не мог бы справиться лучше, но мне определенно было не все равно, что Мэгги обо мне думает.
— Смогу ли я помочь кому-то, если останусь?
— Возможно, никому другому, кроме себя самого.
Она говорила так сухо, почти отстраненно, что я с трудом это вынес. Я постыдно нуждался в сочувствии или теплоте. Мне не хотелось, чтобы меня препарировали.
— Не думаю, что вопрос стоит обо мне, — с раздражением сказал я. — Для меня здесь ничего нет.
Она посмотрела на меня этими своими глазами, всегда как будто готовыми пролить слезы и в то же время такими холодными.
— Вопрос о себе стоит всегда, разве нет?
Это была горькая правда. Приходилось признать, что если я останусь, то останусь из-за какой-то своей надобности. Я почувствовал, что в нашем с Мэгги обмене уколами потерпел жестокое поражение. В воздухе повисло напряжение, неясно было, куда двигаться дальше. Я спросил:
— Вероятно, ты более или менее знаешь, что происходит в этом доме?
— Думаю, я знаю все, что происходит в этом доме.
— Откуда?
— У людей громкие голоса. Здесь все так много кричат. Возможно, трубы проводят звук. Здесь, на кухне, я слышу все.
Она говорила с необыкновенной, почти кошачьей мягкостью — голос незримого наблюдателя, вечно-безмолвной старшей прислуги.
Я представил, как Мэгги работает здесь одна на кухне, чистит грибы и льет красное вино в pollo, стирает невыразимо грязные подштанники Отто и прислушивается к тайной жизни дома. Странная мысль. А в следующий миг и неприятная. Мэгги наверняка слышала мой разговор с Левкиным. Мы уж точно не шептались. |