|
Они скашивали на внучку старческие подслеповатые глаза и говорили ей: «Как вам не стыдно, мисси? В таком виде на люди показываться — это против Священного писания. О чем только ваш папаша думает?» Миранде было немного стыдно, потому что, со своим тонким социальным чутьем, пропитавшим все ее существо, она понимала, что оскорблять вкус людей — нехорошо, невежливо, пусть даже эти люди — вредные ворчливые старухи; но она доверяла мнению отца, и потом, в такой одежде очень удобно. Папаша так и говорил: «Комбинезон — это как раз то, что надо, и платья целее будут, в школу ходить…» Она считала такие рассуждения разумными и естественными. Ее воспитывали в строгой экономии. Расточительность вульгарна. И к тому же, это грех. Такова истина. Она слышала это дома тысячу раз и никогда не подвергала сомнению.
И вот теперь это кольцо, сияющее чистым золотом на ее довольно грязном пальце, внушило ей неприязнь к испачканному комбинезону и босым ногам в грубых сандалиях, выглядывающим между толстыми коричневыми ремешками. Ей захотелось вернуться в дом, принять холодную ванну, щедро обсыпаться Марииным фиалковым тальком — если, конечно, самой Марии поблизости не окажется и некому будет возражать, — надеть свое самое легкое, самое нарядное платье с пышной лентой вокруг пояса и усесться в плетеное кресло под сенью дерев… Это, понятно, было еще не все, чего ей хотелось; ее смутно потянуло к роскоши, к богатой жизни, которую она лишь неясно себе представляла на основании семейных легенд о былом изобилии и праздном образе жизни. Но простые удовольствия были доступны и теперь, и Миранда решила получить их, не откладывая. Она стала понемногу отставать от Поля и уже была готова повернуть обратно, ни слова не говоря брату. Но потом раздумала — ведь Поль бы никогда так с ней не поступил, и она тоже должна его предупредить, что уходит. Выскочил вспугнутый кролик — она без спора уступила его Полю, и он уложил его с одного выстрела. Когда Миранда поравнялась с Полем, тот, опустившись возле кролика на колени, рассматривал только что нанесенную рану. — Прямо в голову навылет, — удовлетворенно заметил он, хотя стрелял наобум, не целясь. Вытащив свой острый охотничий нож, он быстро и ловко снял с кролика шкурку. Дядя Джим Билл умел их дубить, так что у Миранды для всех кукол имелись меховые шубки, она хотя и не любила кукол, но ей нравилось одевать их в меха. Дети стояли на коленях друг против друга над убитым кроликом. Миранда восхищенно наблюдала за тем, как Поль стягивает свежую шкурку, будто снимает перчатку. Ободранная тушка осталась темно-красная, скользкая, твердая; Миранда потрогала двумя пальцами длинные, тонкие мускулы с плоскими серебристыми полосками сухожилий, которыми они прикреплялись к суставам. Брат приподнял странно раздутое брюшко. — Смотри-ка, — сказал он Миранде сдавленным, удивленным голосом: — у нее должны были родиться крольчата. Осторожно действуя ножом, Поль взрезал брюшко от середины к бокам. Обнажился красный мешочек. Он еще раз провел лезвием ножа, мешочек раскрылся, а там оказалась кучка крохотных кроликов, каждый обернут в красную пленку. Брат снял пленку, и крохотные кролички оказались на виду, у них был темно-серый влажный волнистый мех, как на головке у выкупанного младенца, удивительно маленькие ушки плотно сложены, слепые мордочки почти как гладкие шарики. Миранда еле слышно произнесла: — Ой, я хочу посмотреть. И долго вглядывалась, — взволнованная, но не испуганная, она привыкла к виду живых существ, убитых на охоте, — охваченная жалостью, изумлением и каким-то восторгом перед этими крохами: они были такие малюсенькие, такие хорошенькие. Она потрогала одного пальцем, едва-едва. — О, на них кровь. — И сама не понимая почему, начала дрожать. Но, главное, она хотела видеть и знать. |
