— На-ка вот, и чтобы я тебя сегодня больше не видела.

Миранда поспешила убраться из комнаты. Конфету она зажала в кулаке, и, пока дошла до кухни, та расквасилась и сочилась между пальцами. Миранда открыла кран и смыла пахучую жидкость. После такого проступка показаться двоюродной бабке Элайзе на глаза было страшно. Так и слышала вопрос: «Как это ты так быстро разделалась с той пастилкой, дитя?»

Миранда совсем забыла то, что обычно ее интересовало, — котят, свинок, цыплят, кроликов и всякую, другую живность, лишь бы они были детеныши и можно было их гладить и кормить; теперь ее притягивали удивительные замашки двоюродной бабушки Элайзы, она ходила за Элайзой по пятам, не спуская с нее глаз, или сидела за обеденным столом и тоже таращилась на нее, потому что двоюродная бабка Элайза, когда не глядела на крыше в телескоп, — а в телескоп она обычно глядела перед самым рассветом или как только стемнеет, — в остальное время расхаживала по саду с микроскопом и лупой и рассматривала что-нибудь на коре дерева или в гуще травы. Иногда принесет в дом какой-то сухой листок или кусочек коры, разложит на бумажке и долго-долго смотрит, неподвижная, будто на молитве. За столом разрежет кусок картофельной шелухи или что-нибудь у себя на тарелке, разглядывает, пригнувшись, и гудит: гм, гм. Бабушка не разрешала детям приносить к столу посторонние предметы и отвлекаться, за столом надо есть, а не играть. Она, сколько могла, старалась не обращать внимания на манеры сестры, но однажды, когда двоюродная бабка смотрела в микроскоп на изюминку, гудя себе под нос, точно пчела, бабушка не выдержала и сказала:

— Элайза, если там что-то интересное, дай мне посмотреть после обеда. Или просто расскажи.

— Ты все равно не поймешь, — равнодушно ответила двоюродная бабка, убрала микроскоп и принялась доедать пудинг.

Наконец, уже перед самым отъездом, двоюродная бабка Элайза пригласила детей с собой на крышу посмотреть небо в телескоп. Они испуганно озирались и стояли молча, как чужие. Миранда увидела только большой ослепительно-белый круг холодного света. Она знала, что это луна, и восторженно воскликнула:

— Ой, ну совсем, как другой мир!

— Ну, конечно, дитя, — отозвалась Элайза своим хриплым, но подобревшим голосом. — Там другие миры, миллион других миров.

— Таких же, как наш? — робко спросила Миранда.

— Никто не знает, дитя…

— Никто не знает, никто не знает, — пропела Миранда на мотив, звучащий у нее в голове. Когда все пошли обратно, она, охваченная восхищением, немного отстала и шла сзади за качающимся фонарем в руке у двоюродной бабушки Элайзы и за ее пышной плиссированной юбкой. Они шли росистой тропой через фиговую рощу, такую же, как та, что у них в городе. На ранней росе особенно сладко пахли молочные листья. Пробираясь под низко нависшими ветвями, Миранда по привычке подняла руку и коснулась зелени — на счастье. В этот миг у нее под ногами раздался тихий, жуткий, тревожный звук. «Виип, виип, виип, виип…» — плакал горестный голосок из-под земли, из могилы.

Миранда подскочила, как напуганная лошадка, и налетела сзади на пятки двоюродной бабки Элайзы.

— Ой-ой-ой! Подождите!

— Что такое, дитя?

Миранда вцепилась в протянутую теплую, пахнущую табаком руку.

— Там из-под земли что-то говорит: «Виип, виип!»

Двоюродная бабушка наклонилась к Миранде, обняла за плечи, прислушалась.

— Ты услышала? Но это вовсе не под землей. Это поют первые древесные лягушки, они предсказывают, что будет дождь. «Виип, виип» — слышишь?

Миранда глубоко, судорожно вздохнула и вправду услышала: звук доносился из гущи древесной кроны.