У нас ведь на Руси как заведено: коли соберутся мужи серьезные, то непременно сквозь частокол разговоров о сенокосе и видах на урожай, о замужестве племянницы и наследстве тетки, о собаках и лошадях, пробьются к главному — к делам государственным. Происходит это обычно чаре к четвертой-пятой, когда дух воспаряет на достаточную высоту, чтобы одним взглядом охватить и державу нашу, и страны сопредельные. То же и у нас на пирах происходило, земские поначалу стеснялись, а потом разговорились, хотя деликатно старались не касаться борьбы между земщиной и опричниной и уж ни в коем случае не ругали при мне царя Ивана. Они меня даже в свою думу приглашали и на почетное место сажали, но там вели себя еще более аккуратно и если говорили о войне, то только о внешней.

Лишь сейчас я понял, как же я соскучился по делам государственным. Помнится, я уже говорил, что с детства привык быть в центре событий, вникать во все и вся, выносить свое суждение, вершить судьбы мира, а в Слободе оказался вдруг в гробу хрустальном, не только от мира отгороженный, но и с залепленными ушами. Конечно, Иван с ближними своими вести с воли получали, но до меня их не доводили. Все, что происходило в земщине, на границах наших, в странах иноземных, было сокрыто от меня за семью печатями, поэтому накинулся я жадно на новости последних лет и чем дальше слушал, тем больше поражался. Вот уж не знаю, как потомки во всем этом разберутся, если даже мне вблизи все это напоминало представление сумасшедших скоморохов — прыжки дикие вперед-назад, жесты непотребные и крики бессмысленные.

Нет, я-то, конечно, в конце концов во всем разобрался, постараюсь и вам разъяснить. Сначала ведь все дела посольские в руках земщины были, говорили они по установившемуся обычаю от имени царя, но делали все по-своему и к своей выгоде. По мере того как Иван силу набирал, он все больше в сношения с государствами иноземными вмешивался, стараясь при этом в первую очередь земщине досадить, а той пришлось все больше на борьбу с Иваном перебрасываться, поэтому ее линия в отношениях с государствами иноземными сначала завиляла, а потом и вовсе в обратную сторону завернула. По отдельности действия земщины и опричнины еще имели какой-то смысл, а вместе давали законченную картину белой горячки.

Начну с Ливонии, которая меня больше всего занимала, все ж таки наше еще с братом наиглавнейшее дело. В Слободе я только и знал, что решение Собора Земского, который утвердил войну продолжать. Рассказы Магнуса я во внимание не принимал, потому как хоть и участник событий, но лицо заинтересованное и своей выгодой сильно озабоченное, опять же пьян непрестанно.

Ливонию я нашел почти в том же состоянии, что и оставил, разодранную на куски, совсем не изменившиеся, несмотря на потуги всех сторон. Воеводы земские так и не успели претворить в жизнь воинственные указания Собора, потому что король польский, видя их решимость, запросил перемирия и пошел на переговоры, изъявляя редкую уступчивость. Признал нашу власть над всем, что мы и так завоевали, даже над Полоцком и другими землями литовскими, но Ригу отдавать не пожелал. Ему уж предлагали за это, учитывая его вечное безденежье, отпустить задаром всех пленников королевских, а наших выкупить, но он продолжал стоять на своем, объясняя это тем, что сейм такого не одобрит. Тут бояре наши пресмешно возмутились: «Что же за король такой?! Столько лет на троне, а шляхту усмирить не может!» Тут король Сигизмунд сделал предложение здравое: объединившись, выгнать из Ливонии шведов да датчан, а земли их поделить, при этом нам достанется порт Ревель, который, право, не хуже Риги.

В этот момент Иван и захватил Москву. Бояре этим не шибко озаботились, они настолько были уверены в своей силе, что надеялись быстро вернуть утерянное и больше думали о будущих приобретениях. Настолько им загорелось, что они, нарушая все древние обычаи и правила, снарядили посольство в Литву. Как же так! Сами из-за мест до крови дерутся, а тут такой просчет! В таких делах всегда младший старшему челом бьет, поляки и литовцы по-родственному царю в Москве, шведы — наместнику Псковскому, а уж крымчаки — кому и где милостиво указано будет.